Ариадна - Дженнифер Сэйнт

лишь потому, что я уверяла себя, будто мой муж дает всем женщинам мира, ставшим жертвами несправедливости, убежище и возможность излить свою боль. Но в конце концов он поистине превзошел и собственного отца – метателя молний, и дядю – сотрясателя земли: даже они никогда еще не сокрушали столько женщин одним махом. Если горе чужое – мерило величия, он мог теперь называться величайшим из богов. Собственную славу исчислить в женских муках и провозгласить себя на небесах легендарным победителем младенцев, истребителем невинных чад.

Крупные холодные капли дождя полетели с неба, забрызгали мое обращенное кверху лицо. Охладили кожу и очистили разум. Я подумала о Евфросине. Страдая от безмерной утраты, как всякая скорбящая мать, она все же нашла утешение на Наксосе, хоть погибшего ребенка вернуть так и не смогла. И многие другие женщины остро нуждаются в таком пристанище – даже не будь волны горя, обрушенной Дионисом на Аргос. Но пристанища они не найдут, пока этот бог правит нашим островом, и не найдут, если Наксос сожгут дотла воины Персея, ведь не сдержи их Дионис – они придут взыскать долг. Придут на Наксос за моими пятью сыновьями. Его сыновьями. Лязгнула бронза – городские ворота распахнулись. Ревущее воинство наступало на нас.

Разум мой уподобился кристаллу – стал чистым, блестящим, холодным.

– Иди, – поторопила я Диониса. – Задержи их, сделай что сможешь. Но не причиняй им боли. А потом не возвращайся – распространяй свой порочный культ, где хочешь. Оставь Наксос мне и женщинам.

Он не взглянул на меня. Ничего не ответил. И исчез.

Затаив дыхание, я повернулась к менадам. И быстро заговорила:

– Я буду добиваться мира. Пойду к Персею просить пощады. Мы, женщины и дети, ничего ему не сделали. Вся вина на Дионисе. Мы не станем расплачиваться за содеянное им. Я пообещаю Персею, что на Наксосе не будут больше совершаться кровавые обряды и жертвоприношения. Мы, женщины и дети, просто будем жить там, ни для кого не представляя угрозы.

Одобрение в их глазах смешивалось с сомнением: удастся ли мне такое?

Я обернулась и ахнула. Черной вязкой волной прихлынуло аргосское воинство к кромке берега. Дионис шагал к бойцам, похожим за своими щитами на жуков, – золотой и огромный. Теперь уж точно истинный олимпиец.

А над полчищем, на вершине отдаленного холма, стоял безошибочно узнаваемый Персей. Сквозь пелену моросящего дождя сиял серебристый щит, а не нем – неприкрытое жуткое лицо Медузы, застывшее в беззвучном крике на стали, к которой она навечно теперь прикована. Нужно было действовать быстро, немедля, пока он не отдал приказ атаковать. Сказать свое слово, прежде чем мой муж нанесет еще больший ущерб, не соизволив подумать даже, что в конце концов от этого опять пострадаем мы.

Я стиснула зубы. Ни доспехов у меня нет, ни другой защиты. А идти надо сейчас или будет поздно.

Я перелезла через борт, прыгнула в ледяной прибой. Вода сбивала с ног, но я шла вперед, глаз не сводя с фигуры Персея.

Дионис заговорил, его неземной голос загремел над бухтой.

– Аргивяне, в последний раз предупреждаю! Сложите оружие, не идите против вашего бога. Станьте моими последователями, и я всех вас помилую.

Он продолжал свою громкую речь, а я бежала со всех ног, глядя только на Персея. Не позволяя себе представлять его армию у берегов Наксоса и ужас на лицах своих сыновей.

Приблизившись к аргосскому войску, я стала протискиваться сквозь строй бойцов, зажатая меж тяжелых накладок из бронзы, пристегнутых к каждой мощной груди. Они недоумевали, говорили что-то, осекаясь на полуслове, наваливались на меня всей тяжестью, выдавливая воздух из груди, и голова моя уже шла кругом. Дождя на лице я больше не чувствовала, только тяжелое дыхание мужчин, их лица заслоняли белый свет, но наконец – о чудо! – я выкарабкалась, тяжело дыша, на свободу.

К подножию холма. Полезла наверх, колючки редких кустов царапали тело. Склон постепенно становился пологим, Персей стоял надо мной, но меня не видел. Я была уже так близко, что слышала, как змеи шипят, извиваясь на голове Горгоны, насаженной на его щит, но, кроме того, слышала и тихий женский голос.

Рядом с Персеем стояла женщина, ростом выше него. Я увидела, как блеснула корона, когда она, склонив голову, зашептала что-то ему на ухо. Обнаженные руки незнакомки сияли белизной.

Я приостановилась, присмотрелась. Глаза внимавшего женщине Персея остекленели.

Она подняла голову, отошла от него. На прекрасном лице мелькнула довольная улыбка. Повернувшись, она посмотрела на Диониса, и большие глаза ее засветились ненавистью. А потом глянула на меня – ослепительно и самодовольно. Гера. Ну конечно, не могла же она не участвовать в битве за собственный город. Давний ночной кошмар ожил, и я, испытав минутную дурноту, вновь ощутила гнетущую тяжесть ее взгляда.

Запрокинув голову, Персей издал громогласный боевой клич. Дионис вскинулся и оторопел, заметив меня рядом с ним. Внизу оглушительно лязгнула бронза, и воины, возопив в ответ, ринулись на моего мужа.

Персей был совсем рядом. Вспомнилось, как он смотрел на меня издалека, через равнину, и между нами, кажется, проблескивало понимание. Я уже открыла рот, собираясь начать переговоры, но глаза его, хоть и смотрели на меня, меня не видели. Неизвестное видение, сотканное Герой, зачаровало его, и ко мне он теперь был слеп. Я протянула к нему руки в отчаянной надежде остановить его, пробудить от этого сна, но он двинулся вперед. Занес огромный меч, готовясь спуститься с холма и ринуться в схватку, а я, отскочив в сторону в тот самый миг, когда он развернул серебристый диск щита, взглянула, не успев отвернуться, прямо в искаженное лицо в самой его середине.

И взгляд ее сомкнулся с моим. Я ожидала увидеть зеленые глаза, цвета холодной плоти змей, извивавшихся у нее на голове. Но глаза эти были голубыми, как безоблачное небо, как безмятежный океан. Неиссякаемый колодец печали, сапфировая грусть, на удивление нежная. Шум битвы затих, превратился в слабый гул, отдалявшийся с каждой минутой. Я подумала, что надо бы опять попробовать остановить Персея, но ноги так отяжелели. Краем глаза я видела, в далеком далеке, пламенеющую золотую полосу, но повернуть голову и посмотреть на нее не могла. Тело каменело постепенно – будто медленно наползала волна, холодная, сковывающая, а он тем временем переместился и оказался передо мной. Звуков больше не было, и рот мой застыл, глупо разинутый от страха, поэтому я не могла произнести его имени, хоть замедлявшийся разум и узнал его.

Я заметила – и поразилась,