Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Я вижу ее, когда смотрю на тебя. И это делает меня счастливым.

Жакоб опять наклоняется над Мами.

– Роза, Леона умерла много лет назад. А эту милую барышню зовут Анни. Она твоя правнучка… Наша правнучка, – добавляет он, помолчав.

Анни бросает на меня вопросительный взгляд. Тут я вспоминаю, что еще не успела ей рассказать о том, что много лет назад Жакоб женился на Мами и что он настоящий отец моей матери. Я дотягиваюсь до дочки и пожимаю ей руку.

– Я все тебе расскажу, все объясню, позже, – шепчу я. Анни смотрит недоумевающе и несколько настороженно, но соглашается.

Мами тем временем внимательно ее изучает.

– Анни… – И я вижу, что в ее глазах брезжит узнавание. – Самая младшенькая.

– Да уж, мэм, – бормочет Анни.

– Ты… хорошая девочка, – слабым голосом говорит Мами. – Я тобой горжусь… У тебя есть… характер. Это напоминает мне… о чем-то, что я давно утратила. Старайся… его не потерять.

Анни торопливо кивает несколько раз:

– Хорошо, Мами.

Наконец Мами снова поворачивается к Жакобу. Тот по-прежнему стоит, наклонившись к ней.

– Мой любимый, – тихо произносит она, – не надо плакать.

Только тогда я замечаю, что тело Жакоба сотрясается от рыданий, а по щекам текут слезы.

– Теперь мы вместе, – продолжает Мами. – Я тебя… дождалась.

Молча они глядят друг на друга – и я тоже смотрю на них не дыша.

Я вижу, как Жакоб наклоняется, медленно, изящно, и прижимается губами к губам Мами. Так он замирает, закрыв глаза, словно решил с ней больше не разлучаться. У меня по спине бегут мурашки: я вспоминаю еще одну сказку. Жакоб похож на принца, который поцелуем пробудил Спящую красавицу от векового сна. Мне приходит на ум, что в каком-то смысле и Мами тоже пребывала во сне почти век – целых семьдесят лет она жила неполной, половинной жизнью.

– Навсегда вместе, любимая, – говорит Жакоб. Мами улыбается и глядит ему в глаза.

– Навсегда, – шепотом отвечает она.

В три часа ночи, несколько часов спустя после того, как мы с Анни, Аленом и Гэвином оставили ее наедине с Жакобом, Мами погрузилась в свой последний мирный сон.

Жакоб провел у ее постели еще несколько часов. А когда, сразу после рассвета, он вышел из такси перед входом в кондитерскую, которую много лет назад открыла Мами, он выглядел другим человеком. Я ожидала увидеть скорбь, разочарование из-за того, что он ждал семьдесят лет, только чтобы увидеть, как его любимая отошла в мир иной. Но нет, наоборот, сейчас у Жакоба были совершенно другие глаза, чем при нашей первой встрече в Нью-Йорке. Казалось, он помолодел лет на десять.

Сестры в больнице рассказали мне потом, что вечером Жакоб долго разговаривал с Мами, а когда они наконец зашли осмотреть ее и обнаружили, что их пациентка мертва, она улыбалась, а Жакоб все еще держал ее за руку и что-то шептал ей на незнакомом им языке.

Гэвин позвонил своему раввину, и тот приехал, чтобы встретиться со мной, Жакобом и Аленом. Вместе мы обговорили погребение по иудейскому ритуалу. Сейчас я особенно ясно ощутила, что Мами всегда оставалась еврейкой, это было неизменным ее качеством. Возможно, еще и католичкой и даже мусульманкой, как она сама говорила. Но коль скоро Бог везде, как однажды сказала мне Мами, наверное, разумнее всего отправить ее домой по знакомой дороге, той, по которой она пришла в этот мир.

Мы по очереди сидели с Мами – Гэвин объяснил, что иудейская вера предписывает не оставлять покойника в одиночестве. На другой день мы похоронили ее в деревянном гробу рядом с мамой и дедушкой. Я угрызалась, не зная, правильно ли поступаю – ведь брак с Жакобом по сути дела аннулировал ее второе замужество. Но Жакоб взял мои руки в свои и ласково заверил:

– Богу неважно, где мы лежим. А Роза, я уверен, хотела бы покоиться здесь, рядом с тем, кто дал ей новую жизнь, ей и дочери. Нашей дочери.

Следующие несколько дней по утрам я, как всегда, ходила в кондитерскую и выполняла все рутинные обязанности, но не вкладывала в них душу. В моей жизни словно разверзлась зияющая пустота. Я осталась одна против всего мира – я отвечала за кондитерскую, за свою дочь, за сохранение семейной традиции, которую только-только начала узнавать и понимать.

В шестой вечер после смерти Мами Ален с Анни выходят погулять, а я остаюсь с Жакобом и слушаю его сбивчивый рассказ о послевоенных годах.

– До чего же мне жаль, Хоуп, что меня здесь не было и я не мог наблюдать, как ты росла, – признаётся он, пожимая мне руки дрожащими руками. – Я все бы отдал за то, чтобы оказаться тут, с вами. Но ты чудесная, такая хорошая. И так похожа на Розу – на ту взрослую женщину, которой она должна была стать. Именно такой я ее себе и представлял. И ты вырастила чудесную дочку с большим и добрым сердцем.

Я благодарю за добрые слова, а сама смотрю на огонь в камине, пытаясь найти слова, чтобы задать вопрос, который мучает меня с тех пор, как я познакомилась с Жакобом.

– А как же быть с моим дедушкой? – наконец тихо спрашиваю я. – С Тедом.

Жакоб низко склоняет голову и тоже долго всматривается в огонь.

– Твой дедушка, видимо, был замечательным человеком, – говорит он наконец. – Он поднял вашу семью, вырастил прекрасных детей. Если бы у меня была такая возможность, я бы его за это искренне поблагодарил.

– Как-то вышло нечестно по отношению к нему, – продолжаю я и добавляю, помолчав: – Простите меня. Я не хотела вас обидеть.

– Разумеется, никаких обид, – поспешно откликается Жакоб. – И ты совершенно права.

Он долго глядит на огонь, не произнося ни слова.

– Он навсегда останется твоим дедушкой, Хоуп, я понимаю. Конечно, ты никогда не полюбишь меня так, как любила его, ведь его ты знала всю жизнь.

Я уже открываю рот, чтобы возразить, что это уже нечестно по отношению к нему, Жакобу. Но он останавливает меня взмахом руки.

– Я всегда буду сожалеть, что меня не было с вами и я не видел того, что видел он. Но что поделаешь, так уж распорядилась жизнь. И нам остается только это принять. Не стоит сожалеть о прошедшем, лучше смотреть в будущее. Будущее можно изменить, а прошлое не изменишь.

Поколебавшись, я киваю.

– Простите меня, – говорю я, чувствуя, что слова звучат плоско и кажутся бессильными. – А бабушка что-нибудь о нем говорила? Вам? Перед тем как умерла?

Кивнув, Жакоб отворачивается.

– Она все мне объяснила подробнейшим образом. Думаю, ей хотелось, чтобы я понял. Но на самом-то деле, Хоуп, я и так все понимал, всегда понимал. Война разлучает людей, разрывает связи, и некоторые из них невозможно восстановить.

– Что она вам рассказала?

Жакоб поворачивается ко мне, поднимает глаза.