От глупости и смерти - Харлан Эллисон

все же меня не покидала уверенность, что я смогу это сделать. Без магии, без науки, без алхимии, без помощи чего-то сверхъестественного; просто вернуться. Потому что должен был, мне очень нужно было… вернуться.

Вернуться на тридцать пять с лишним лет назад. Найти себя, когда мне было всего семь лет, когда еще ничего не случилось, когда я еще не выбрал свой путь; выяснить, в какой решающий момент своей жизни я внезапно свернул с курса, которым все маленькие мальчики следуют во взрослую жизнь, пошел по дороге одиночества и успеха, а в итоге оказался здесь, где все начиналось, на заднем дворе теперь уже без двенадцати минут до полуночи.

К сорока двум годам я добился того, о чем мечтал в детстве: стабильности, значимости, признания. Единственный из всего города, кто смог этого достичь. Те, кто учился в школе лучше всех, теперь развозили молоко, продавали подержанные машины, а их женами были жирные, тупые, унылые женщины, которые еще юными девушками в старших классах, тоже подавали большие надежды. Они так и остались узниками этого маленького городка в Огайо и не смогли оттуда вырваться. Им суждено умереть здесь в безвестности. А я выбрался, добился всего того, к чему стремился.

Почему же теперь все это так угнетало меня?

Возможно, потому что близилось Рождество, я был один, а за плечами маячили неудачные браки и потерянные друзья?

Я покинул студию, где только что заключил новый контракт на сумму в пятьдесят тысяч долларов, сел в свой автомобиль и поехал в международный аэропорт. Последовала вереница обедов на борту пассажирских авиалайнеров, арендованных автомобилей и наспех купленных зимних вещей. И вот я оказался на заднем дворе, где не был больше тридцати лет.

Но чтобы по-настоящему вернуться, мне нужно было отыскать драгуна.

Я направился в тень расколотой молнией груши, и покрытая инеем трава хрустела у меня под ногами, как целлофан. Когда мне было семь лет, я постоянно забирался на это дерево. Летом его ветви становились намного длиннее и свешивались на крышу гаража. Я мог вскарабкаться по ветвям и спрыгнуть с них на эту крышу. Однажды я столкнул с нее Джонни Мамми… не из вредности, а просто потому, что сам столько раз с нее спрыгивал и считал, что все должны были с восторгом воспринимать это чудесное занятие. Он растянул лодыжку, а его отец, пожарный, приходил и искал меня. Я тогда спрятался на крыше гаража.

Я обошел гараж, там была едва различимая тропинка. С одной стороны от нее я всегда закапывал моих солдатиков. Я просто хоронил их там, запоминал место, а потом откапывал, словно клад.

(Даже сейчас, став взрослым, я занимался похожими вещами. Обедая в японском ресторане, я мог спрятать маленький кусочек паккаи, или ананаса, или тэрияки в миске с рисом, а потом изобразить неожиданную радость, когда во время трапезы мои палочки натыкались на зарытые среди риса крошечные сокровища.)

Разумеется, я помнил это место. Я опустился на четвереньки и начал раскапывать землю серебряным перочинным ножиком, закрепленным на цепочке для часов. Это был перочинный нож моего отца – практически единственное, что он оставил мне после смерти.

Земля была твердой, но я копал с большим энтузиазмом, и лунного света было вполне достаточно. Я копал все глубже и глубже, зная, что рано или поздно отыщу драгуна.

Он был там! Яркую краску съела ржавчина, сабля проржавела, и от нее остался только тупой обломок. Драгун лежал в своей могиле, где я похоронил его тридцать пять лет назад. Я выкопал из земли маленького металлического солдатика и старательно протер его платком с узором «турецкие огурцы». У драгуна больше не было лица, и выглядел он печальным, что соответствовало тем чувствам, которые охватили меня в ту минуту.

Я сидел на корточках под луной, ждал наступления полуночи, до которого оставалась всего одна минута, и знал, что теперь-то у меня все наладится. Спустя столько времени.

Дом, темный и безмолвный, возвышался у меня за спиной. Я понятия не имел, кто в нем теперь жил. Вышло бы весьма неловко, если бы обитавшие в доме незнакомцы, мучаясь от бессонницы, встали, чтобы выпить воды, и рассеянно посмотрели в окно на задний двор. На свой задний двор. А я там когда-то играл и строил свой собственный мир из фантазий и одиночества. Использовал талисманы: комиксы, радиопрограммы и фильмы, которые смотрел на дневных сеансах, а еще могущественные амулеты вроде этого грустного маленького драгуна, которого сжимал сейчас в ладони.

Часы на моей руке показали полночь, одна стрелка легла точно поверх другой.

Луна исчезала. Постепенно стала серой, словно смутная тень, пока ее свет совсем не померк, а очертания не скрылись из виду.

Поднялся ветер. Он все усиливался, налетев на меня откуда-то издалека. Я встал, поднял воротник пальто и запахнул его покрепче. Ветер не был ни теплым, ни холодным, он проносился порывами, но даже не взъерошил мне волосы. Я не боялся.

Земля просела. Я медленно опустился вниз на несколько долей дюйма. Но движение было непрерывным, как будто будущее, столь старательно выстроенное, исчезало слой за слоем.

Я думал про себя: «Я пришел, чтобы спасти тебя. Я иду, Гас. Ты больше не будешь страдать… ты никогда больше не будешь страдать».

Луна вернулась. Недавно она была полной, а теперь стала молодой. Ветер стих. Он отнес меня туда, где я должен был оказаться. Грунт просел. Годы облетели, словно шелуха.

Я стоял один на заднем дворе дома 89 по Хэрмон-драйв. Снег стал глубже. Дом был тем же самым, но выглядел иначе. На нем не было свежей краски. Великая Депрессия закончилась совсем недавно, и денег по-прежнему не хватало. Он не производил впечатления совсем уж обшарпанного, но через год-другой отец его покрасит. В светло-желтый цвет.

У окна нашего обеденного уголка рос сумах. Он питался лимской фасолью, супом и капустой.

«Будешь сидеть, пока не съешь все до последней капли. Мы не выбрасываем еду. Ты знаешь, что в России голодают дети?»

Я спрятал драгуна в карман пальто – малыш поработал на славу. Я обошел дом и улыбнулся, увидев у боковой двери деревянный ящик для молока. Утром, очень рано, молочник оставлял там три бутылки молока в кварту каждая. Но прежде, чем их заносили в дом таким холодным декабрьским утром, сливки приподнимали на дюйм маленькие картонные крышечки над горлышками бутылок.

Гравий о чем-то шептал под моими ногами. Улица была пустынной и холодной. Я стоял во дворе около большого дуба и рассматривал дом.

Он выглядел