Престиж - Кристофер Прист

Дверь открыл Хаттон. Я снял шляпу и выпрямился в полныйрост. Он начал что-то говорить, не успев еще разобраться, кто стоит за порогом,но когда увидел – потерял дар речи. Мне стало ясно, что за этим молчаниемскрывается ужас.

Дав ему время сообразить, что к чему, я сказал:

– Рад снова видеть вас, Хаттон.

Он открыл рот для ответа, но не смог выдавить ни слова.

– Вам, вероятно, известно, что случилось в Лоустофте,Хаттон, – предположил я. – Я – прискорбный остаток этогопроисшествия.

– Да, сэр, – выговорил он наконец.

– Можно мне войти?

– Прикажете известить леди Колдердейл о вашем прибытии,сэр?

– Для начала хотелось бы поговорить с вами наедине,Хаттон. Я понимаю, что мой приезд вызовет смятение.

Он провел меня в свою каморку рядом с кухней и подал чашкутолько что заваренного чая. Я стоя прихлебывал горячий напиток и не знал, счего начать. Хаттон, никогда не терявший присутствия духа, чем вызывал моевосхищение, вскоре взял инициативу на себя.

– Смею сказать, сэр, будет лучше, если вы соблаговолитеподождать здесь, – произнес он, – а я тем временем доложу еесветлости о вашем прибытии. Тогда они, вероятно, придут с вами повидаться.Может быть, вы сообща скорее решите, как действовать дальше.

– Хаттон, скажите, как мой?.. Я хочу сказать, какздоровье?..

– Его светлость тяжело болели, сэр. Однако прогнозвесьма благоприятный, и на этой неделе они вернулись из больницы. Пока онивыздоравливают, их кровать будет стоять в оранжерее. Полагаю, в настоящее времяее светлость можно найти именно там, рядом с супругом.

– Какое немыслимое положение, Хаттон, – рискнул язаметить.

– Это так, сэр.

– В особенности для вас, как мне кажется.

– И для меня, и для вас, и для всех, сэр. Я знаю, чтослучилось тогда в Лоустофте. Его светлость, то есть вы, сэр, доверили мне своютайну. Вы, несомненно, помните, что я много раз принимал участие в сокрытиидубликатов. Согласно вашему распоряжению, от домочадцев здесь секретов нет.

– Адам Уилсон не уехал?

– Никак нет.

– Рад слышать.

Хаттон вышел и буквально через пять минут вернулся сДжулией. У нее был усталый вид, что еще более подчеркивали стянутые на затылкеволосы. Она направилась прямо ко мне, и мы по-родственному обнялись, но обазаметно волновались. Когда мы соприкоснулись в объятии, я почувствовал, как онацепенеет.

Хаттон попросил разрешения удалиться; оставшись одни, мы сДжулией заверили друг друга, что не считаем меня наглым самозванцем. Напротяжении долгих зимних месяцев я и сам иногда ломал голову над тем, кто же ятакой. Существует вид душевной болезни, при которой реальность подменяетсяманиакальным наваждением; мне неоднократно казалось, что все события,произошедшие со мной, объясняются именно таким помешательством: то ли я ивправду некогда был Рупертом Энджером, но сейчас выброшен из своей собственнойжизни, сохранив о ней лишь воспоминания, то ли, наоборот, я был каким-то другимчеловеком, который сошел с ума и возомнил себя Энджером.

Когда представилась возможность, я сообщил Джулии обограниченных возможностях моего телесного существования, а также о том, как яделаюсь невидимым при отсутствии яркого освещения, но зато обладаю способностьюбез затруднений проникать сквозь твердые предметы.

Она, в свой черед, рассказала мне о страшных недугах,которые одолевали меня, то есть мой престиж, но каким-то чудом пошли на убыльсами по себе, позволив мне, то есть ему, вернуться домой.

– Он поправится? – спросил я с тревогой.

– Доктор сказал, что иногда состояние больного вопрекиожиданиям улучшается, но чаще всего такая ремиссия продолжается недолго. Ондумает, что в нашем случае ты… то есть он… – Она едва не плакала, и я взял ееза руку. Немного успокоившись, она грустно договорила: – Доктор считает, чтоэто лишь временное облегчение. У него злокачественная опухоль, и метастазы ужепошли по всему телу.

Потом она сообщила мне поразительную весть: оказывается,Борден (или, точнее, один из близнецов-Борденов) умер, и книга с его записямиперешла в мою… нет, в нашу собственность.

Я был потрясен ее рассказом. Выходило, что Борден умер черезтри дня после моего неудавшегося покушения на его жизнь; как мне показалось,это не было простым совпадением. Джулия сказала, что, по общему мнению, смертьнаступила от сердечного приступа; тут мне пришло в голову, что приступ вполнемог быть спровоцирован мною, ибо я нагнал на Бордена смертельный ужас. Явспомнил его сдавленные стоны, хриплое дыхание, весь его изнуренный,болезненный вид. Всем известно, что сердечные приступы случаются отперенапряжения сил; до этой минуты я предполагал, что после моего исчезновенияБорден оправился от испуга и в конечном счете сможет вернуться к обычной жизни.

Я открыл свои покаянные мысли Джулии, но она не усмотреласвязи между этими двумя событиями.

Еще более интересны сведения о рукописях Бордена. По словамДжулии, она прочла отдельные страницы и нашла там почти все егопрофессиональные тайны. Я спросил ее, нет ли у меня… то есть у моего престижа…каких-либо планов относительно этих записей, но она сказала, что из-за егоболезни все остальное отошло на задний план. Она заметила, что ее саму тожепосещают некоторые угрызения совести по отношению к Бордену и что мой престижполностью разделяет наши чувства.

Я спросил:

– Где он? Мы должны быть вместе.

– Он скоро проснется, – ответила Джулия.

Мое воссоединение с самим собой явилось, должно быть, самымнеобычным воссоединением во всей истории человечества! Он и я идеальнодополняли друг для друга. Все, чего не хватало мне, присутствовало у него; все,чем я обладал, было им утеряно. Конечно, мы составляли единое целое, мы былиближе друг к другу, нежели пара близнецов.

Когда один из нас начинал говорить, другой с легкостью могзакончить начатую фразу. У нас были одинаковые жесты и привычки, одинаковаяпоходка; в одно и то же мгновение нас осеняла одна и та же мысль. Я знал все онем, а он – обо мне. Единственной преградой между нами стало раздельноесуществование, но даже эта преграда рухнула, когда мы рассказали друг другу освоем житье-бытье в последние месяцы. Он трепетал, когда я описывал своюпопытку покушения на Бордена, а я терзался, выслушивая рассказы о муках и страданиях,причиняемых болезнью.

Теперь, когда мы были вместе, ничто больше не могло насразъединить. Я попросил Хаттона принести в оранжерею еще одну кровать, чтобыобе мои сущности находились рядом круглые сутки.

Эти перемены невозможно было скрыть от прочих обитателейдома, и вскоре я открылся своим детям, чете Уилсонов (Адаму и Гертруде), атакже нашей экономке миссис Хаттон. Они изумленно ахали, видя такоесверхъестественное раздвоение. Мне страшно подумать, как скажется на детяхоткрывшаяся им истина, но обе мои сущности, а также Джулия, согласились, чтоправда все-таки лучше, чем еще одна ложь.