Бог располагает! - Александр Дюма

Фредерика, охваченная теперь уже не только жалостью, но и страхом, склонилась над ним, сжимая в своих ладонях его руки, ставшие совсем ледяными.

— Сударь! — почти что в слезах позвала она.

— Опять «сударь»! — прошептал граф фон Эбербах.

— Друг мой, — поправилась она, — если вы действительно страдаете, тогда, стало быть, я виновата. Я прошу у вас прощения. Не станете же вы сердиться на бедную девушку, ничего не знающую о жизни, за то, что она не угадала тех печалей, о которых и понятия не имела, и потому не смогла вас утешить. Вы только скажите, что мне делать в будущем, и будьте уверены, что я буду счастлива исполнить все, чего вы хотите, какова бы ни была ваша воля. Ну, скажите же, что мне делать?

— Я хочу, — произнес Юлиус, — чтобы вы прекратили встречаться с Лотарио.

У Лотарио вырвался протестующий жест.

Но Фредерика не дала ему времени сказать ни слова. Она поспешила ответить:

— Есть самое простое средство сделать так, чтобы мы с господином Лотарио не встречались и чтобы вы были в этом уверены. Надо, чтобы между нами пролегло большое расстояние. В день нашей свадьбы господин Лотарио обратился к вам с предложением, но вы тогда его отвергли. Он собирался вернуться в Германию.

— Он поступил бы весьма разумно, если бы вернулся туда, — сказал Юлиус.

— Я уверена, — продолжала Фредерика, взглядом умоляя Лотарио о сдержанности, — что господин Лотарио готов и сейчас исполнить то, что тогда предлагал. И если вы его об этом попросите, он подаст в отставку и вернется в Берлин, где останется до тех пор, пока вы сами не призовете его к себе.

Тут Самуил опять счел уместным вмешаться. В его планы не входило, чтобы Лотарио, отправившись в такую даль, выскользнул у него из рук.

— Юлиус не требует столь многого, — сказал он. — Он просит только, чтобы Лотарио больше не ездил сюда, а не чтобы он уехал. Лотарио не в том возрасте, когда отказываются от деятельной жизни, и Юлиус, хоть вдруг и превратился в мужа, остался дядей в достаточной мере, чтобы не разрушать карьеру и будущность своего племянника.

— А, ну да, конечно, — проворчал Юлиус, раздосадованный тем, что его обрекли на такое вынужденное великодушие.

Лотарио вздохнул.

— Что ж, мой друг, — снова заговорила не теряющая мужества Фредерика, — можно ведь разлучиться и не нанося вреда будущности вашего племянника. Если господин Лотарио остается во Франции, что нам с вами мешает отправиться в Германию? Вы уже почти совсем оправились от вашего недуга, ваши силы восстанавливаются. Путешествие не принесет вам ничего, кроме пользы. Почему бы нам не пожить в этом красивом Эбербахском замке, ведь вы обещали показать его мне?

Самуил кусал губы и в таком же нетерпении, как Лотарио, ждал, что ответит Юлиус.

Мрачный замысел, который он таил в своем мозгу, требовал, чтобы Лотарио не разлучался со своим дядей. Иначе все рушилось.

Однако ответ Юлиуса успокоил его.

— Нет, — заявил тот с угрюмой миной. — Я не могу, да и не хочу никуда ехать. У меня здесь дела, долг велит мне оставаться в Париже.

Лотарио и Самуил оба не смогли скрыть облегчения.

— Но, — продолжал граф фон Эбербах, возвышая голос и гневаясь оттого, что чувствовал себя довольно скованно, — я не понимаю, с какой стати мы изощряемся, выдумывая, какими средствами разрешить столь простой вопрос, который уладится сам собой. Чтобы помешать вам видеться, вовсе нет необходимости разводить вас на сотни льё друг от друга: есть моя воля, и этого достаточно. Я все решил и приказываю, чтобы отныне, пока я жив, моя жена больше не принимала Лотарио у себя в доме.

Молодой человек с трудом удержался от гневной вспышки.

Самуил, казалось, был обескуражен таким насилием со стороны Юлиуса.

— Как это? — спросил он. — Ты что же, хочешь их совсем разлучить? Они не смогут больше видеться даже в твоем присутствии?

— В моем присутствии пусть, — промолвил Юлиус. — Но только в моем присутствии.

Лотарио поднял голову.

— Но, сударь, — произнес он, — я же люблю Фредерику.

— И я тоже, тоже ее люблю! — выкрикнул Юлиус, взрываясь вновь, и вскочил на ноги, скрестив со взглядом племянника свой угрожающий, ревнивый, ненавидящий взгляд.

Наступило мгновение, когда эти двое перестали быть юношей и стариком, дядей и племянником, благодетелем и облагодетельствованным. Теперь это были двое мужчин, двое равных, двое соперников.

В это мгновение все прошлое рухнуло в бездну, исчезло.

У Фредерики вырвался крик ужаса.

На губах Самуила мелькнула странная усмешка.

— Лотарио! — закричала Фредерика.

Звук этого дорогого голоса, полного отчаянной мольбы, заставил молодого человека немного прийти в себя. Но, казалось, он боялся, что не сможет долго сохранять самообладание.

— Прощайте, сударь, — сказал он, не взглянув на своего дядю. — Прощайте, Фредерика.

И он удалился стремительными шагами.

Минуту спустя на дороге послышался топот копыт двух лошадей, скачущих во весь опор.

Юлиус в изнеможении опустился на скамью.

«Ну, — сказал себе Самуил, — первый акт сыгран. Теперь все дело в том, чтобы действовать быстро, не допуская антрактов».

Эта внезапная, непредвиденная вспышка ревности Юлиуса привела к тому, что уже на следующий день взаимоотношения главных персонажей этой истории изменились весьма существенно.

Согласно приказанию Юлиуса, Лотарио более не появлялся в Ангене.

Фредерика, как она и говорила Лотарио, стала теперь видеться с Юлиусом ежедневно, то в Париже, то в Ангене.

Только она чаще, чем собиралась, ездила в Париж, чтобы не утомлять его поездками за город, а также и потому, что испытывала потребность в движении и деятельности: физические усилия помогали забывать о пустоте, которая разверзлась в ее душе.

Она делала все что могла, чтобы граф фон Эбербах не заметил ее печали, не увидел, что она тоскует о чем-то — или скорее о ком-то. Внешне она была весела и старалась своими заботами и преданностью развеять угрюмую скуку графа.

Полного разрыва между Юлиусом и Лотарио не произошло: все кое-как уладилось. Лотарио иногда приходил в графский особняк, а если сталкивался там с Фредерикой, он вздрагивал, как от потаенной боли, и спешил прочь, вспомнив о каком-нибудь неотложном деле. В проявлениях своей нежности к Фредерике и почтения к дяде он стал крайне сдержан. Казалось, он сердит на них чуть ли не в равной мере: на него — за данный приказ, на нее — за послушание.

Самуил открыто принял сторону молодых людей, пострадавших от ревности графа фон Эбербаха.

Он не стеснялся весьма резко заявлять Юлиусу в лицо, что так они не договаривались: первым условием его согласия на этот брак было то, что граф никогда не будет смотреть на Фредерику иначе как по-отечески, и не затем Самуил отдал ему свою дорогую приемную дочь, чтобы он сделал ее несчастной.