Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Удостоившись почестей, Савельев испытал страх, который преследовал его, и он совершал все новые и новые шаги, один страшней другого, чтобы скрыть первый, чтобы завуалировать свое участие в предательстве, чтобы обелить виноватых и очернить тех, кто на самом деле был достоин почестей и наград. «Просто сюжет для Достоевского, — иронизировала про себя Лиза, глядя в окно мансарды на оживленную Рю де Монтень внизу, — преступление и наказание. Сам себя наказывает, даже без привлечения соответствующих органов».

Но чтобы наказание стало более ощутимым, реальным, нужны доказательства. Мысли о событиях в Минске настолько захватили Лизу, что она почти не вспоминала Орлова. А что вспоминать? Все было решено — пути назад нет. Она лишь радовалась, что они не успели жениться официально, как настаивал Алексей. Скорее всего ее побег коснется его только косвенно: вызовут, допросят, как без этого? Но арест Алексею Васильевичу явно не грозил, и это успокаивало Лизу. Ну, а то, что он ее забудет и скорее всего женится на другой — исправить этого она не могла, так случилось.

Однажды во сне Лиза увидела Ингу Тоболевич. Она смотрела на нее сквозь черную вуаль с мушками серьезными серыми глазами, как когда-то на почте в сентябре сорок третьего, когда они только познакомились. И словно спрашивала: «Ты забыла о нас?» — «Нет, не забыла, не забыла», — Лиза проснулась, вскочила с постели. Больше она не могла уснуть и остаток ночи провела без сна. Включив ночник, достала стихи Ахматовой, которые взяла с собой при побеге из Ленинграда, и перечитывала их, очень тихо, едва шевеля губами. Потом набросив на плечи халат, подошла к окну, отдернула штору. Ей казалось, лицо Инги отражается в лужах на тротуаре, в многочисленных витринах, тусклых и бесцветных ночью. Она помнила, Инге едва исполнилось двадцать пять лет, когда ее убили полицаи. Лизе теперь уже было значительно больше. Инга без тени сомнения отдала свою жизнь за Родину. Она, наверное, могла бы отойти в сторону, как некоторые тогда, и тем сохранить свою жизнь.

«Это наша работа, мы должны сделать все, что можем, отдать себя до последней капли крови», — вспомнила Лиза ее слова. Инга отдала жизнь ради Родины, а что же Родина? Родина обвинила ее в предательстве, выбросила в помойную яму и память о ней, и ее жизнь, как совершенно ненужную вещь.

Лиза вздрогнула, ее охватил озноб. Она словно чувствовала, что где-то очень далеко от Лиона, в городке Борисов, в маленькой комнатке без сна уже которую ночь вот также смотрит в окно поседевшая раньше срока женщина — мать Инги и Веры и еще двух сыновей, погибших на войне, скромная русская учительница Анна Степановна Тоболевич. Ее дочь обвинили в предательстве. И только она не верит, все чего-то ждет, надеясь, что доживет до того мгновения, когда истина откроется.

А Катерина Алексеевна? В отдаленном гарнизоне в Новосибирске, жива ли она еще? Возможно, она тоже надеется на нее, на Лизу. На кого же еще? «Правда должна быть, и за нее надо сражаться. Как сражались на фронте, на обоянской высоте под Курском, как в тылу врага в сентябре сорок третьего, без боязни, любой ценой, чего бы это ни стоило».

Она осталась жива. И даже находится в полной безопасности. Благодаря Белозерцевой, благодаря полковнику Симакову. Как же она может забыть о них и думать только о себе? «Я должна. Должна — и все, даже если потребуется отдать жизнь». Как в ночь на 21 сентября 1943 года, когда держа в руке портфель, в котором находилась бомба, отправилась в резиденцию гауляйтера Кубе. «Бери и иди, ты должна сделать это, — сказала Белозерцева, вручая ей портфель с миной. — Теперь или никогда. Другого случая не будет».

Теперь — то же самое, ничего не изменилось. Тогда чего же она ждет? Подойдя к столу, Лиза включила настольную лампу и села писать письмо в Гамбург. Альстерштрассе, 38. Пришло время обратиться по этому адресу.

Ответа не было долго, почти год. Год сомнений, колебаний, отчаяния. Она даже склонялась к мысли все-таки переехать в Париж, — находиться в Лионе и все время ждать становилось невыносимо. Но она дождалась. И не письма — большего.

Однажды утром она завтракала, по обыкновению, в бистро напротив своего дома, и услышала совсем рядом голос, от которого окаменела.

— Я даже не подозревал, мадемуазель, что все-таки мы встретимся!

Лиза не могла поверить, что слышит этот голос наяву. Она не ошиблась, она не могла ошибиться! Собравшись с духом, она обернулась. Руди Крестен стоял перед ней, в сером пальто и шляпе, живой, немного насмешливый по обыкновению — собственной персоной. Видя ее замешательство, он спросил с улыбкой:

— Вы позволите мне присесть, мадемуазель?

— Да, конечно, — от смущения Лиза неловко отшатнулась так, что едва не опрокинула солонку на столе.

Руди поддержал ее.

— Я напугал тебя? — осведомился он тихо, усаживаясь рядом.

— Нет, вовсе не то, — она едва находила слова, чтобы объясниться с ним, — я не надеялась… Я даже не смела надеяться. Я думала, мне ответит фрау Крайслер.

— Ты не надеялась, что я жив? — уточнил он. — По правде сказать, выжить, конечно, было трудно. Но мне удалось. И я живу теперь на Альстерштрассе, 38 в Гамбурге. Секретарь баронессы фон Крайслер принес мне твое письмо с утренней почтой. Правда, — он сделал паузу, — это случилось уже давно, почти год назад. Но извини меня, я не мог приехать раньше. Были очень срочные, неотложные дела.

— Но написать хотя бы ты мог? — упрекнула она.

— Не мог, — ответил он коротко.

Руди говорил, казалось, без всякого волнения. Невозмутимо и даже равнодушно, Лиза же неотрывно смотрела на него, узнавая каждую черточку лица, слезы туманили ей взор.

— Ну, ладно, ладно, — он ободряюще похлопал ее по руке, — знаю, тебе пришлось туго. Теперь все пойдет по-другому.

— Но тебя, наверное, ищут, — вдруг вспомнила она. — Тебе нельзя показываться полиции.

— Это почему? — он пожал плечами. — Кажется, за последнее время я никого не ограбил и не убил. Что же касается моего прошлого, — он пожал плечами, — все, кому я был нужен, меня уже нашли, и я тоже нашел всех, кто нужен был мне. Так что теперь я живу свободно, имея в кармане решение американского суда, что я совершенно чист в смысле преступлений перед человечеством. Да и обвиняли меня лишь в том, что я состоял в СС, признанной преступной организацией. Но там много кто состоял, весьма, кстати, влиятельные особы. Так что все это было скорее формальностью.

— Я долго размышляла, прежде чем написать, — призналась Лиза. — Боялась, что письмо отправится в никуда. Ведь Гамбург был сильно разрушен.

— Это правда, — его лицо помрачнело, улыбка сошла. — Гамбург разрушили не меньше, чем Дрезден. Англичанам было очень удобно его бомбить. Их аэродромы находились недалеко. Перелетел через Ла-Манш — и можно действовать. Так что они не стеснялись. Тем более что в Гамбурге располагались крупные военные заводы рейха, в городе крупный порт, военно-морская база. Так что целей было предостаточно. Больше всего они постарались в июле сорок третьего. Газеты сообщали, что на город сбросили девять тысяч тонн взрывчатки, погибло огромное множество людей. Они разбили канализацию, водопроводы, люди были заживо погребены в подземных станциях метро, где скрывались от бомбежки, на них из поврежденных шлюзов хлынула вода. Это был сущий ад, как оказалось, англичане умеют его устраивать ничуть не хуже, чем люфтваффе, хотя всегда выступают за гуманизм и за то, чтобы не трогать мирных жителей, — Руди мрачно усмехнулся. — Я был в то время в Берлине. Начальство дало мне отпуск, и я примчался в Гамбург сразу после бомбежки, ведь в городе оставались фрау Шарлота и ее дочь. Я не увидел ни одного целого здания, и, казалось, во всем городе не было ни одного живого человека.