Детектив и политика 1991 №2 - Джон Гоуди

на пару месяцев. А за это время, глядишь, работу подыщешь. Бросай, прошу тебя.

Глаза у него были припухшие, тяжелые, он глядел на меня и улыбался.

— А ведь я даю тебе шанс, — сказал он. — Что ты, что другой — мне все равно. Для меня это всякий сделает. Только я вижу, что тебе больше всех нужно. Ты еще можешь найти что то свое, свой хлеб есть. Ну а Ева все равно ходить здесь не будет.

— Что вы ей сделаете? — спросил я.

— Да так, — сказал он. — Что-нибудь сделаем. Что потребуется, то и сделаем. Но тебе с этого уже ничего не обломится.

Он тяжело двинулся прочь; вообще он был тяжелый, вялый, но выглядел человеком порядочным. Наверное, была у него жена и ребенок, и, наверное, когда-то его сбили с ног, и с тех пор он так и не оклемался.

— Загляни как-нибудь вечерком, — сказал он. — Выпьем, развлечемся. А хочешь, пойдем в кино.

Он вдруг беспомощно признался:

— Ох, я люблю кино. Больше всего на свете. Ладно, надумаешь, приходи, — сказал он. — Я обычно сижу в том кафе.

Он махнул рукой в сторону моря.

— Спроси Бен-Ами, а если меня не будет, подожди немного.

— И не жаль тебе Еву? — спросил я, чтобы слегка его подразнить. — Такая молодая, такая красивая девушка, а ты хочешь упрятать ее в кутузку. Неужто тебе не жалко?

Он склонился надо мной; его выдох был крепче пива и табака. Но это был выдох здорового человека.

— Жалко, — ответил он. — Жалко. Даже больше, чем тебе. Ты ведь не сутенер. Для тебя это так, на раз. А для меня — на всю жизнь.

Он вышел. Я подождал часок или немного побольше, но Ева так и не появилась. Показывая официанту на пустую бутылку из-под пива, я сказал, что жена, как придет, заплатит, и официант успокаивающе махнул рукой, как бы давая понять, что всё в кафе к моим услугам. Я любил бывать в этой забегаловке, восемь месяцев назад я тут познакомился с Евой. Как сейчас помню: она сидела за столиком у музыкального автомата, а я — здесь, на террасе. Я знал, что она проститутка, но все равно она мне ужасно нравилась. У меня в кармане не было и двух фунтов, но я решил попытать счастья и подошел к ней.

— Пойдем со мной, — сказал я.

— Куда ты хочешь пойти?

— Не знаю. Наверное, в гостиницу.

— А за номер заплатишь?

— Нет, — сказал я. — Скорее всего нет.

— Как же так? — сказала Ева. — За номер платит мужчина, так принято. Ты что, не знаешь об этом?

— Знаю, — сказал я. — Естественно, знаю. Но у меня ни гроша. Да я и не хочу идти с тобой за деньги. Я ведь этого не говорил.

Она взглянула на меня, и тогда я впервые увидел ее глаза, хмурые, как у ночной птицы. Мне было известно, что она истеричка, и я боялся, что она шарахнет меня бутылкой по голове или выкинет еще какой-нибудь фокус. Но ничего, обошлось. Она просто глядела на меня, а я стоял и улыбался.

— Значит, — сказала она, — хочешь по любви?

— Да, — ответил я. — Именно так.

— Ты это серьезно?

— Абсолютно, — ответил я.

Словно что-то зажглось в ее глазах. Тогда я подумал, что мне, наверное, почудилось, но сейчас убежден, что так и было.

— А ты знаешь, чем я занимаюсь?

— Знаю.

— И тебе это не мешает?

— Еще как мешает, — ответил я. — Но ведь можно влюбиться в девушку, даже если что-то мешает. Впрочем, вечно что-нибудь да мешает.

— Ладно, — сказала она.

И мы пошли. Сначала прошлись по дороге, ведущей в Яффу, по тихой улочке, там молоденькие солдатики учились водить машину; пообедали в кафе, где жарят только что выловленную рыбу, а потом вернулись в Тель-Авив, и Ева привела меня к одной старой ведьме, у которой снимала комнату на день; туда приходили ее клиенты. Ева пошла в комнату, а мы с ведьмой сидели на кухне и слышали все, что происходило за стеной. Так поступила со мной Ева, видно, подумала, что я подшутил над ней, и решила мне отомстить. Не так уж и много происходило за стенкой, но ничего приятного в этом не было. Не было.

— Почему вы такой худой? — спросила у меня ведьма. — Может, у вас чахотка?

— Нет, — сказал я.

— Вид у вас такой. Мой брат тоже так выглядел. Ему было восемнадцать лет, когда он умер.

— Как жаль, — сказал я. — Зато вы хорошо сохранились.

— Скажете тоже, хорошо, — заворчала она. — У меня двусторонняя грыжа. Предлагают оперировать, но я не соглашаюсь.

— И правильно делаете, — решительно сказал я.

Тут вышла Ева. Ее клиент мылся в туалете, фыркая, как конь. Я подумал про себя, что, если он начнет насвистывать арию тореадора, я не выдержу и дам ему в зубы. На Еве был незастегнутый халатик, и я впервые увидел ее ноги. Она села ко мне на колени.

— Ну как? — спросила она.

— Никак, — ответил я. — Вот разговариваем с пани.

— Поцелуй меня, — тихо сказала она, а клиент продолжал фыркать в туалете. Я поцеловал ее, но глаза у нее были открыты, и мне казалось, что мое лицо рассматривают в микроскоп.

Потом пришел следующий; за стеной снова торговались, Ева нарочно говорила громко, чтобы мне тоже было слышно. Она советовала ему валить к родной матушке, а он плаксиво настаивал на двадцати пяти фунтах. Наконец договорились.

— У вас, наверное, не шибко много силы, — сказала старуха, меряя меня презрительным взглядом. — Вы, верно, больной, только говорить не хотите. Но я-то вижу.

— И что вы видите?

— Будет вам, — сказала она. — Это сразу видно. С моим братом тоже так было. Вы и похожи на него.

— Ах, боже мой, — сказал я. — Это страшно. Но в то время не было лекарств.

— Что лекарства, — сказала она. — У меня вот грыжа, никакие лекарства не помогают.

— Так сделайте операцию.

— Какая там операция, — снова заворчала она. — Мне семьдесят лет. Помирать пора.

— О господи! — испуганно сказал я. — Не надо так говорить. Это страшно.

За стеной все закончилось, и Ева опять вышла ко мне. Теперь я сам поцеловал ее, и теперь она закрыла глаза. Старуха пошла сменить простыни, и я слышал, как она распекает незнакомого мужчину, а он тем временем ползает на карачках по комнате, пытаясь отыскать какую-то упавшую вещь.

— Ну, — сказала Ева, — любишь меня?

— Конечно, — ответил я. — От тебя зависит покончить с этим.

— И ты можешь это стерпеть?

— Ты и представить себе не можешь, сколько всего я могу