Любимец женщин - Себастьян Жапризо

- Отец не хочет.

- Вы с ним говорили?

- Больше двадцати минут. Он не хочет. Генерал уже посетовал на то, что к вам относятся с излишней снисходительностью. Отец полагает, что посягать на власть генерала во вверенной ему крепости - это уж слишком. И потом, он не видит разумных причин для перевода вашего клиента в другую камеру.

- Когда ваш отец возвращается?

Изабель надолго умолкла. Было слышно, как она дышит в трубку. Наконец она сказала:

- Он не передумает, но мне наплевать.

- Не понимаю.

- Приказ уже подписан.

- Какой приказ?

Поколебавшись, Изабель проговорила:

- Боюсь, нас подслушивают.

Так или иначе до меня дошло. Наверно, кое-кто удивится, но у меня не вырвалось ни единого слова, чтобы помешать дочери предать отца. Ничтоже сумняшеся я инстинктивно сыграла на ее самой чувствительной струнке, пусть возмущаются. Как и Изабель, в эту минуту мне было наплевать. Кристофу для побега необходимо попасть в старую камеру. Ко всему остальному я оставалась глуха и если не знала теперь жалости, то лишь потому, что любовь - сама по себе преступница и любящему не бывает стыдно.

Я сказала:

- Приходи ко мне. Я буду ждать.

Через час я увидела с балкона, как она подъезжает на черном "матфорде" довоенного образца, наверняка принадлежащем судье. В расклешенной бежевой юбке и белой блузке, причесанная как взрослая дама, Изабель поднялась ко мне в комнату.

Я не совсем представляла, как мне себя с ней вести. Побледневшая, она стояла передо мной молча, опустив глаза. За всю свою жизнь я лишь раз, играя в фанты, целовала женщину, свою соученицу. Сейчас я поцеловала Изабель, и ее нежные губы затрепетали. Я сказала, что только раз целовала женщину, свою соученицу, и все такое. Изабель покраснела.

- Садись, я быстренько причешусь, и мы пойдем пообедаем.

Она была слишком простодушна, чтобы скрыть свое разочарование.

- В гостиничном ресторане, тут, внизу.

Едва пробило двенадцать, и зала была пуста. Я посадила Изабель против себя за столом, за которым обычно ела сама. Мы немного поговорили, склонившись над большим блюдом ракушек. Изабель выпила стакан совиньона и рассказала, что отправила Котиньяку письмо с посыльным и что она уже не в первый раз подделывает подпись отца. Разумеется, в прежних случаях не без его ведома. Изабель это делала, чтобы не терять времени и еще забавы ради. В сумочке она принесла мне письменное согласие отца.

Я была готова побиться об заклад, что Котиньяк не удовлетворится письмом и позвонит судье.

- Но попадет на меня, - ответила Изабель. - Генерал знает, что я в курсе всех дел. Не беспокойтесь. Я вообще считаю, что гадко отказывать приговоренному к смерти в такой ерунде. Когда отец узнает, что я действовала через его голову, он, конечно, признает мою правоту.

Я слушала ее с болью в сердце, поэтому перевела разговор на другую тему, стала расспрашивать Изабель об учебе, о ее матери, вышедшей вторым браком за художника, о дружках.

- У меня их нет. И никогда не было, - ответила Изабель.

В общем, она изо всех сил помогала мне выпутаться из затруднительного положения, брала огонь на себя. Когда с пляжа потянулись первые обитатели гостиницы, я уже не боялась подняться к себе в комнату. Изабель так и не узнала, почему мне сперва приспичило выходить, - она решила, что я просто проголодалась.

При тусклом свете, пробивавшемся сквозь закрытые ставни, я ее раздела, распустила ей волосы и притянула на кровать. Я дала ей то, чего она никогда не получала ни от мужчины, ни от женщины. Я ласкала и целовала Изабель, как меня научил Кристоф. Думаю, Изабель вскоре забыла, где она, кто она, в самом конце она уже не уступала мне в смелости, и я тоже распалилась, вошла в раж.

Короче.

Позже, много позже, приведя себя в пристойный вид, одевшись, причесавшись, уже на выходе мы обнялись, и я вырвала у нее обещание никогда больше не стремиться к встрече со мной. Она несколько раз молча кивнула, не в силах напоследок улыбнуться. Потом посмотрела на меня, выдохнула:

- Я тебя люблю.

И, чтобы не расплакаться, побежала прочь.

Не успела я захлопнуть дверь, как она снова постучала. Я открыла.

Запыхавшись, она протянула мне письменное согласие отца, которое забыла отдать.

- Совсем память отшибло!

И умчалась еще быстрее, чем в первый раз.

Оставшись одна, я сказала себе, что Изабель - красивая, милая, очаровательная девушка и я от всего сердца желаю ей счастья. Как я могла заподозрить, что столько времени сжимала в объятиях человека, который решит судьбу моего возлюбленного?

Приближается зима. Сколько уже дней и ночей я пишу при свете красной лампы?

Но вот и конец.

Сначала все шло как по маслу. Разъяренный генерал позвонил судье. Изабель подтвердила, что отец, уезжая, предоставил осужденному, дабы скрасить тому последние дни, возможность перебраться в старую камеру и что он очень рассердится, если Кристофа не переведут туда немедленно.

Котиньяку пришлось смириться. Он довел это до моего сведения и не преминул добавить, что на всякий случай удвоил охрану.

Меня подмывало тут же, по телефону, выложить все, что я о нем думаю, но я лишь поблагодарила его. Я даже не пыталась выпросить разрешение увидеться с Кристофом. Не время было действовать генералу на нервы.

Два дня спустя, в воскресенье 8 сентября, в шесть часов утра сирены крепости подняли в Сен-Жюльене всех, кто не был глухим и еще не встал.

За это утро я пережила все мыслимые стадии возбуждения и тревоги. В полдень в порту от одного солдата, которого люди вынудили разговориться, я узнала, что Кристофа не поймали. Его исчезновение, по-видимому, обнаружили лишь через несколько часов. Солдат понятия не имел, как заключенный выбрался на свободу. Сейчас разбирают пол и стены камеры, чтобы найти хоть какое-то объяснение. Часовые, совершавшие обход, ничего необычного ночью не заметили, кроме плывшей по воде старой бочки - то ли испанской, то ли португальской.

Так как ни бочки, ни чего-то другого, что могло объяснить, как улетучился Кристоф, до сих пор не обнаружено, мне остается только гадать. Помню таинственное плавучее средство, макет которого Кристоф отказывался делать, потому что "в нем нет ничего изящного", да и могут тогда догадаться, как он убежал в первый раз. Зная склад его ума, я уверена, что он вряд ли отказал бы в изяществе старой бочке, пусть и самой обычной. У меня в заключении было время об этом подумать. Вероятно, он говорил не про бочку или имел в виду то, как ее использовали. Может, в крепости и были деревянные бочки, только я их не видела. Я, как и все, видела только большие железные - с отбросами. Солдаты увозили эти бочки - вернее, мусоросборники - на катере в Сен-Жюльен.