Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

тяжёлую потрёпанную книгу, на обложке которой погибала затёртая льдами шхуна, и сказала:

— Вот. Моя любимая!

А он как дурак спросил что-то про пиратов.

Кир мучительно застонал.

Он не строил иллюзий, понимал, что с куском пластика против ножа и пистолета, да ещё в умелых руках, шансов у него не то что мало — считай, вообще никаких. Его короткая бестолковая жизнь походила к концу. А он, понимая это, горевал по девчонке, которую знал каких-то несколько месяцев, думал к книге, дожидавшейся его на тумбочке в спальне, которую он так никогда теперь и не дочитает, и не узнает, что там дальше, а, значит, и не сможет понять что-то очень важное. И вот от этого почему-то было горше всего.

Мысли о Нике были настолько мучительны, что Кир сердито тряхнул головой, пытаясь прогнать прочь из своей головы эту девчонку. Снова постарался переключиться на Татарина и Костыля. Понять хотя бы, почему он здесь, откуда этим гадам известно про него, и что конкретно известно. Только… Внезапно, в голове как перещёлкнуло. Лёха Веселов. Ну конечно. Лёха его им и сдал — больше некому. А теперь эти отморозки попытаются у него что-то вызнать, какие-то сведения, информацию.

Кир не знал, что из него будут выбивать, зато знал — как. Бить его будут. Сильно.

Рукой он опять нащупал лежащий рядом кусок пластика. Сжал в кулаке своё единственное оружие.

«Вот и представилась возможность совершить подвиг», — вдруг с горечью подумал Кир и вспомнил Литвинова. Что там тот говорил про подвиг? Что его надо совершать ради кого-то, а не ради себя.

Да какой тут, к чёрту, подвиг? Он сидит в вонючей комнате, сейчас придут два отморозка, у которых пистолет и ещё наверняка что-то вроде ножей или кастетов. Изобьют его так, что Кир будет харкать кровью, а потом тут и прикончат. И в чём подвиг? В том, что он, возможно, выдержит побои и никого не выдаст? А какой в этом смысл? Скорее всего, сейчас этот Величко уже добрался до Савельева, тайна раскрыта, а значит, и молчание Кира будет глупым и ненужным. Да и ради кого ему сейчас всё это терпеть? Ради Савельева? Ради Ники? Да она и не узнает ничего. Никто ничего не узнает. Никогда. А его просто изобьют и пристрелят. И даже труп не будут никуда прятать — кто его здесь найдёт. Глупее подвига вряд ли можно придумать.

Так думал Кир и одновременно с этим он уже знал, может быть, не осознавая до конца, не понимая ни нужности, ни значимости всего этого, но, тем не менее, он уже знал, что, если нужно, он его совершит. Свой совершенно нелепый и бестолковый подвиг.

* * *

Дверь открылась. Тусклый свет от аварийных ламп бросился в лицо, Кир зажмурился, но тут же открыл глаза и сделал шаг вперёд, сжимая в кулаке кусок пластика. Он отдавал себе отчёт, что чем отчаяннее он будет сопротивляться, тем быстрее его прикончат. Глаза слезились от света, но две знакомых фигуры было ни с кем не спутать. Татарин небрежно поигрывал пистолетом, и почему-то именно этот металлический предмет притягивал взгляд, затуманивал все мысли. Выстрелит или нет? Выстрелит или…

Словно угадав его мысли, Татарин ухмыльнулся, медленно убрал пистолет в задний карман, сказал:

— Чо, Шорох, совсем двинулся? — и, повернувшись к Костылю, коротко скомандовал. — Гасим фраерочка.

Костыль ударил первым. Кир сглупил, повёлся на обманный манёвр, решил, что его хотят обезоружить, отвёл руку со сжатым в кулаке пластиком в сторону и раскрылся. Удар тяжёлого ботинка с толстым рифлёным каблуком и металлическим мыском пришёлся прямо в живот. Кир охнул, согнулся, но тут же распрямился и ринулся вперёд, но этой доли секундного замешательства хватило, чтобы Татарин, в два прыжка оказавшийся рядом, выбил единственное оружие Кира из его рук коротким и резким движением.

Впрочем, шансов у Кира всё равно не было — он понимал это. Разве что хотелось потрепыхаться подольше. Не сдаваться вот так, почти без боя.

Татарин резко вывернул ему левую руку, в глазах Кира потемнело, следующий удар обрушился прямо в лицо, рот заполнился кровью, хотелось сплюнуть, но не получилось — не хватило дыханья. Серия быстрых и болезненных ударов, в грудь, под рёбра словно выпустила из Кира воздух, он сдулся как мячик, захрипел, дёрнулся, но его уже повалили наземь, вдавив щекой в мелкую крошку, которой был усыпан пол.

— Верёвку давай, — услышал Кир, попытался вырваться в последней, отчаянной попытке, но тут же тупой носок ботинка ударил прямо в ухо. Мир качнулся и пропал.

— Я же, кажется, просил, чтобы вы его не убивали. Так трудно выполнить элементарный приказ? — тусклый голос доносился как сквозь несколько слоёв ваты. Самого говорившего Кир не видел. Мир вокруг него был по-прежнему чёрным, словно Кира накрыли плотным саваном, и лишь изредка эту черноту разрывали красные полосы — как будто кто-то водил адским прожектором по тёмному, неживому небу.

— Да сейчас очухается, Антон Сергеевич. Видите, уже шевелится. Чего ему будет. Вон шары выкатил.

Кто-то подошёл к Киру, присел на корточки. Он не видел кто, просто чувствовал человека рядом и исходившую от него опасность. Кир постарался сдвинуться, но не смог, руки, заломленные сзади, не слушались. Он напрягся и тут же понял, в чём дело: в кожу врезалась верёвка, тонкая, скрученная, несколько раз для верности обмотанная вокруг запястий. Вернулась боль, тьма стала медленно рассеиваться, и сквозь красный туман, который пришёл ей на смену, перед Киром встало лицо, почему-то знакомое, хотя вряд ли — человека, который смотрел сейчас на него и улыбался, Кир точно не знал.

Внезапно память, с ловкостью заправского фокусника, сунула Киру под нос нужный эпизод. Он с Савельевым и Никой на этаже, где их продержали на карантине, вокруг люди в странных костюмах химзащиты, и к ним подходит тусклый, невзрачный мужчина. Точнее, не к ним, а к Павлу Григорьевичу. Даже как-то представляется. Кир не помнил, как. А Савельев, брезгливо спрятав руки за спину, делает шаг назад. От этого человека. Чтобы не замараться. Точно, тусклый…

— Ну, здравствуй, Кирилл Шорохов, — по лицу наклонившегося к нему мужчины медленно поползла улыбка, ласковая и участливая,