Ричард Длинные Руки - бургграф - Гай Юлий Орловский

Наконец пришла очередь пирога, Торкилстон откинулся на спинку кресла, в одной руке кубок с вином, рожа довольная, другую руку поднял, сжал и разжал кулак: крупный, обвитый синими венами, с шишками крупных суставов, из-за чего кулак похож на кастет, обтянутый прочной кожей.

— Как? — спросил он.

— Что? — переспросил я, не поняв.

— Вот кисть, — сказал он и положил руку на стол. — А вот вторая... Есть разница?

Я всмотрелся, сперва разницу увидел только в том, что одна правая, другая — левая, затем, присмотревшись, решил, что правая вроде бы благополучнее: меньше воевала, лучше жрала и больше отсыпалась.

— Вот эта, — сказал я, — моложе. А что? — Он внимательно посмотрел мне в глаза.

— Вы сказали очень точное слово, сэр Ричард. Вы знаете о таких вещах?

— Нет, — сказал я искренне. — Даже не догадываюсь. А в чем дело?

Он снова сжал и разжал кулак правой руки.

— Но сказали вы очень точно, — повторил он. — Другие находят другие слова. Не совсем верные... Словом, семь лет назад, когда я уже собрал было небольшое состояние и собирался осесть где-нибудь, купить домик, жениться на достойной женщине, лучше — вдове, случилась небольшая заварушка, где я потерял руку. Кисть отсекли начисто, не успел и глазом... Конечно, я гада зарубил и вообще всего на части, левой рукой, понятно, но правую уже не вернуть... Прижгли мне обрубок тут же головней, чтобы кровью не истек...

Он побледнел, вспоминая, скулы заострились, а в глазах проступила старая боль. Я кивнул на его руки:

— А как же?!

— Повезло. Проезжал там какой-то маг. Говорят, с самого Юга по каким-то делам. Случайно увидел, как мне прижигают, то ли пожалел, то ли заинтересовался. Говорит, есть средство, но очень дорогое, это раз, а два — иногда помогает, а иногда такое с человеком делает... Тут я и сказал, что всё отдам, только бы руку вернуть! И — отдал. Всё, что накопил. Без раздумий. Сразу же, еще до того, как он взялся лечить. Дурак был, конечно. Теперь бы так не сделал... Но то ли маг оказался честным, то ли мазь ничего ему не стоила, но намазал руку до локтя и велел терпеть. А потом еще трижды мазал...

— И что, — спросил я, затаив дыхание, — больно было?

Он побледнел еще больше, мотнул головой:

— Не то слово. Я весь горел... от макушки до пят. Даже кишки горели! Потом вообще терял сознание и бредил. Маг уехал, я уже думал, что такой же, как и все они, но... вскоре начала отрастать кость, потом наросло мясо... Через месяц у меня была новая кисть, новые пальцы! Всё такое же, даже лучше. На старой был расплющен сустав, палец не гнулся, а в дождь ныл так, что я спать не мог, но тут вырос новенькой, чистенький, даже без шрама.

Он снова с явным удовольствием сжал и разжал кулак. Лицо посветлело, неожиданно усмехнулся:

— Но какой дурак я был! Теперь бы не рискнул... И без руки жить можно, но тогда я считал, что лучше умереть, чем стать калекой. А он, помню, пока мазал мне, рассказывал, что искусство старой магии ослабело. И то, мол, счастье, что после гибели всех колдунов Старого Мира их чары еще как-то действуют! Но их раненые воины, которые там, на Юге, уже начинают бояться Спасения... так он называл свое лечение.

— Почему? — спросил я.

Он ударил кулаком в ладонь раскрытой руки:

— Это вот получилось удачно. Но в лечении, как он сразу предупредил, бывают ошибки... В древности могли воскрешать мертвых даже по одному обгоревшему пальцу!.. Потом магия слабела, из мертвых возвращали только тех, кто остался с целым телом... Потом уже тех, кто пролежал трупом не больше суток.

Я ахнул:

— Но это же... это и так невероятно!

— Я тоже так сказал, — усмехнулся Торкилстон. — Он согласился, что да, теперь и на Юге так не делают. Последние сто лет мертвые остаются мертвыми. Ну, разве что труп еще не остыл, тогда удается возвратить к жизни. Или же если отсекут руку или ногу...

— Как тебе? — Торкилстон поправил:

— С той лишь разницей, что там вырастят за неделю. И без мучений. Этот маг, что меня лечил, то ли слаб оказался, то ли не все нужные мази были при нем. А еще сказал, что раньше отрубленные руки-ноги отрастали вообще за сутки. Но это если всё хорошо. Волшебные вещи тоже, оказывается, стареют! А по старости иногда делают не совсем то... Одному вместо отрубленных ног отрастили руки, другой попал в пожар и сильно обгорел, ему восстановили хорошую здоровую кожу, но... волчью. Теперь он весь покрыт густой серой шерстью. Шерсть постепенно перебралась даже налицо... Словом, на Юге, которые получили легкие раны, стараются лечиться сами. А раньше, говорят, с каждой царапиной на пальце бегали к Спасателям!.. Так что я понимаю, почему тебя так тянет на Юг.

Я пробормотал:

— Да, руки-ноги у меня пока целые.

— Когда я был молод, тоже стремился попасть на Юг. Ради тех чудес, что там еще остались.

— А сейчас?

Он пожал плечами:

— Сейчас я не молод. Жажда чудесного поугасла. Теперь я помню, что по дороге на Юг, скорее всего, издохнешь от чего-нить. И потому буду гнездо вить здесь.

Мы подняли кубки и молча выпили, каждый за свое, но не успел Торкилстон наполнить по новой, как в раскрытую дверь вбежал взмыленный парнишка. Огляделся, узнал нас и заторопился между столами, на ходу срывая с головы шапку и часто-часто кланяясь.

— Что еще снова... — проворчал Торкилстон.

Мальчишка остановился на почтительном расстоянии, снова поклонился. На меня смотрит с великим почтением и некоторым страхом, как на восставшего из мертвых, коротко поклонился и грозному Торкилстону.

— Простите, — сказал он ломким голосом подростка, — что мешаю обеду... но городской совет очень просит благородного сэра Ричарда соизволить изволить... ага, изволить прибыть... фу... для очень важного...

— Чего? — спросил я. — Опять? — Он отдышался, выпалил:

— Теперь все старейшины в городской ратуше! Вы же сами велели собрать всех, чтобы сказать нечто важное... Пока не начались волнения.

Торкилстон сказал с некоторой завистью:

— Что ж, сэр Ричард... Идите брать бразды тирана. Это стоит обеда.

— Щас, — ответил я. — Быть тираном или диктатором — это всегда быть виноватым, как бы ни трудился. А вот при демократии хоть всё на свете разворуй — никто ни за что не отвечает.

Он озадаченно хмыкнул мне в спину, а я вышел на улицу, вздохнул полной грудью: пахнет морем и парусами.

А еще через четверть часа передо мной распахнули двери в тесную душную ратушу. Небольшой зал заполнен людьми, воздух спертый, значит, без меня уже назаседались, морды усталые и распаренные. Мастер Пауэр встал, приветствуя меня, встали и остальные, хотя многие с великой неохотой.

Я вытянул руки и знаками велел сесть, как наша школьная учительница усаживала нас, сказал еще с прохода: