Архив еврейской истории. Том 13 - Коллектив авторов -- История

А Суслова тогда все хорошо знали, он тогда был, конечно, не тем главным идеологом партии, которого потом узнали, а был первым секретарем крайкома партии. «А где он?» Ну, он в бывшей думе, которая дума была при немцах, значит, в думе. Значит, скажи ему, что ты Сашка, о котором говорила одна женщина, она меня знала как Сашку. Она ему про меня рассказала, что был такой-то. Я пришел. Оказывается, он меня вызвал узнать, как себя вели коммунисты, которые были в тюрьме. Я ему рассказывал. Рассказал про одну женщину-прокурора, которую с двумя дочками взяли туда, потом ее в душегубку отправили, и прочие такие вещи. Почему он второй раз меня вызвал — ей-богу не помню. Второй раз, значит, через несколько дней опять меня что-то вызвали, что-то какие-то наводящие вопросы насчет этих коммунистов начали задавать. Спрашивает: «Вы где работаете?» Я говорю: «Нигде не работаю». Ну, написал он записочку в горисполком. Пришел я в горисполком. Тогда уже там собрались люди, и меня отправили работать в отдел торговли крайисполкома, в краевое карточное бюро. Вы, конечно, не знаете, что это такое. Ну, это те, которые командовали хлебными карточками, продуктовыми карточками. И вот я там проработал почти год. Но через несколько месяцев, поскольку я там был самый молодой — там старики были, женщины… Начали строить железную дорогу от Карачаевского угла до ближайшей станции <нрзб.>. Это Карачаевская автономная область была. Отправили [меня туда] представителем крайисполкома. Я в последнее время проработал на строительстве железной дороги. Ну, работал я в основном экспедитором. За чем-нибудь ездил, доставал там, прочие вещи. Был приказ за подписью Молотова, подписанный: построить за 100 дней. Я оттуда уехал, через шесть месяцев там еще и треть не была построена, конечно. Потом ее бросили, потом ее достроили уже после войны. И я узнал, что эвакуированный в Ставрополь Днепропетровский институт медицинский возвращается эшелоном в Днепропетровск. Я тогда бросил эту самую железную дорогу, уехал в Ставрополь. С ними договорился, что… они взяли меня: поступай к нам в институт. Да нет, я не могу, говорю, трупы резать я вообще не смогу. И я поехал с ними в Днепропетровск. В Днепропетровске, когда я приехал, я к тому времени списался с этим академиком Бродским, о котором я говорил. Он мне написал, что в Днепропетровске все разрушено, института нет. «А рекомендую тебе ехать в Харьков, там институт вернулся из эвакуации, он целый». Я в Днепропетровске походил, посмотрел: действительно там ничего нет. Уехал в Харьков. Ну, ездили мы тогда без билетов, на крышах вагонов, по-другому и не ездили. В Харькове я поступил в этот институт.

ЕЛ: С начала?

БК: Нет, не с начала. Но на конец первого курса, на самый конец. На второй я не рискнул на конец идти. А на конец первого курса я пошел. Ну, это был мне плюс, потому что у меня, когда я пришел на квартиру, она была вся разграблена, я там нашел несколько документов своих. И нашел там вот эту карточку, где я годовалый, и нашел зачетную книжку. Она никому не нужна была, она валялась там, зачетная книжка. И я приехал, показал зачетную книжку за первый курс. Я не сдавал экзаменов, даже вступительных. Ну, я первый курс не сдавал, несколько месяцев пробыл — и на второй курс. И [о]кончил его в [19]48 году. Никого у меня тогда родных не было, никого я не знал. Потом я, правда, нашел дядьку, ну, мы с ним вместе не жили.

ЕЛ: Это с чьей стороны?

БК: Со стороны матери.

ЕЛ: Как его звали?

БК: Его звали Павел Львович Изиэль. Он был майор медицинской службы. Когда они отступали… потом его перебросили в Забайкалье, и там он еще участвовал в войне с японцами. А потом он приехал в Подмосковье, и я тогда у него несколько раз бывал. Ну, раза три я всего-то у него был, мы были не очень близки, ну, знал я… И поскольку у меня никого не было, я никуда не ездил, я все каникулы сидел там [в Харькове]. Два года я работал по восстановлению общежития. Мы там жили, но оно было полуразрушенное. Там ни отопления не было, ни окон не было. Мы всю зиму прожили совершенно с открытыми [окнами], то есть даже рам не было. Ну, все делали, в конце я уже стекольщиком работал, уже повысил квалификацию. А в [19]46 году, когда на Украине был большой голод, меня для того, чтобы немножко подкормить, отправили в Орджоникидзе, теперешний Владикавказ, на практику. Курсовой проект я там делал. Вот там, проезжая Ростов, я увидел, как люди действительно умирают от голода. В Харькове я этого не видел. Голодали, но умирающих я не видел. А там действительно умирали прямо на вокзале от голода. Я там месяца три был на практике. Ели кукурузу в основном, кукурузный хлеб, кукурузную мамалыгу, которую с базара брали студенты. И приехал назад. В это время были выборы в Верховный Совет, и меня сделали агитатором. Вот я это помню с такой точки зрения: мы ходили, а люди злые, голод. Один раз там собралось человек двадцать в клубе каком-то, «красный уголок» какой-то. И вот стоит старикашка один и говорит мне: «Ну зачем вы выборы сейчас делаете, когда люди голодают?» Я ему отвечаю, мы ж подкованные были тогда: «Ну что? В [19]21 году был голод, в [19]33 был голод, и действительно, голод. В [19]21 году люди ведь умирали, а сейчас никто в Харькове не умирает». А он мне говорит: «Гражданин агитатор, как было в [19]21 году, по вашим годам я вижу, знать вы не можете. Но в [19]21 году я вам скажу, чем мы спаслись: мы рыбу ели. А сейчас неурожай на рыбу тоже». Вот тут я ему ничего ответить не мог. Ну, выборы прошли как обычно, 90 % процентов «за». Правда, мы выбрали очень хорошего человека в Верховный Совет. Мы выбрали Патона[872], был такой академик Патон, очень известный. Его сын сейчас, по-моему, президент академии — Борис Евгеньевич[873]. А тот был Евгений Оскарович. Он мосты делал. Знаменитый киевский первый сварной мост — это его мост. Вот мы его выбирали, так что он никакой ни политик был. Наоборот, он в такой полуоппозиции был, так что особенно не нападали на нас.

Ну вот [о]кончил я институт. И мне