Час Самайна - Сергей Пономаренко

Стоял конец сентября, в палатах было прохладно. Никто не готовился к зиме, не заклеивал окна. Половина младшего медперсонала давно разбежалась, остальные, приходя на работу, за которую давно уже не получали зарплату, если что и делали, то больше чтобы себя занять. Большинство врачей было мобилизовано на фронт, остались единицы, которые не могли обеспечить лечение, поскольку лекарств не хватало.

— Наташа, хватит хныкать, у нас мало времени! — властно сказала Женя.

Медсестра обомлела и даже перекрестилась, хотя была комсомолкой.

«Похоже, правы были старухи, судачившие, что приближается День страшного суда и его приход будет ознаменован многими чудесами. Немые заговорят, совсем как эта!» — подумала комсомолка Наташа.

— Вставай, надо вывести больных, — сказала, поднимаясь, Женя и, заметив на тумбочке зеркало, не удержалась, взглянула в него.

«Лучше я бы этого не делала!» — подумала она. Из зеркала на нее смотрело чужое лицо — худое, желтое, с глубоко запавшими глазами, с остриженными под машинку волосами.

— Мне еще не исполнился сорок один, а выгляжу на все шестьдесят, — горько вздохнула она.

— Гуска… — позвала Наташа и покраснела. — Извините, гражданка Яблочкина, мы привыкли называть больных по фамилиям и прозвищам.

— Знаю, что у меня было такое прозвище, но сейчас я для тебя Евгения Тимофеевна… А лучше называй просто Женя, мне так будет приятнее.

— Товарищ Женя, вы все это время притворялись? — шепотом спросила медсестра, на всякий случай оглянувшись.

— Потом. Потом я тебе все расскажу, — сказала Женя. — Надо вывести больных через черный ход. Это единственный шанс.

В палату заглянул заместитель главного врача, холеный тридцатипятилетний мужчина, смертельно напуганный.

— Быстрее выводи больных через главный вход, а то эти нервничают… — сказал он и скрылся.

— Через главный вход нельзя, там смерть. Опоздали. Всех не спасем, сами погибнем. Бери Нюшу, — она указала на девочку, — и иди к черному ходу. А я заберу Степаниду. Давай быстрее!

В коридоре слышались крики больных, которых выгоняли из палат, и стук тяжелых кованых сапог. Наташа, подхватив девочку, исчезла за дверью.

Степанида, тихая рассудительная женщина лет пятидесяти, совсем не похожая на больную, очень чистоплотная, заботившаяся о Жене, когда та была в невменяемом состоянии, удивилась ее внезапному выздоровлению, обрадовалась, но уходить через черный ход отказалась.

— Куда все, туда и я, — сказала она, перекрестившись.

— Там смерть! — напомнила Женя.

— Ее не обманешь, — кротко ответила Степанида.

— Ты не права. Ее надо обмануть! — возразила Женя.

Послышался далекий девичий крик, и Жене показалось, что она узнала голос Наташи.

— Беги к черному ходу! — крикнула она и бросилась на крик, который затих и больше не повторялся.

Медсестру Женя нашла у самого черного хода на лестнице. Солдат в полевой форме вермахта, с карабином за плечами, в тяжелой каске держал Наташу, зажимая ей рот. Второй уже отложил в сторону карабин и снял каску. Намерения его были ясны.

В двух шагах от них сидела на корточках Нюша и беззвучно плакала. Появление Жени немцев не смутило. Она же не раздумывая схватила карабин с пола и обрушила его на голову насильника. Тот тяжело сполз на пол. Второй, отпустив девушку, схватился было за оружие, но Женя передернула затвор и направила ствол ему в грудь. Немец понял ее без слов, бросил карабин на пол и поднял руки. Женя жестом показала, чтобы он встал около стены, затем не удержалась и еще два раза опустила приклад на лежащего без сознания гитлеровца. Вокруг головы у него расползлось густое кровавое пятно.

— Ты… убила… его… — заикаясь, сказала Наташа, пытаясь прикрыть порванным халатом голую грудь.

— Да, — согласилась Женя и с размаху опустила приклад карабина на голову немца, стоявшего у стены. Он как куль свалился на пол. — Это надежнее гипноза, — сказала она, подхватывая Нюшу и толкая Наташу к выходу. — Но этому повезло, он каску не снимал. Поправится…

— Ты… видела… их… лица? — все так же заикаясь, на ходу спросила Наташа.

— Нет. У них маски, а не лица. Не разговаривай, береги дыхание, нам еще долго бежать!

Они, выскочив с тыльной стороны здания, уже бежали среди деревьев Репьяховского яра, спускаясь вниз, в сторону Куреневки. Деревья и кусты становились все гуще, и они перешли на быстрый шаг, пытаясь отдышаться на ходу.

— А что будет с больными? — спросила Наташа.

— Их отвезут в Бабий яр и там расстреляют.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что мы с тобой там были, и Нюша тоже…

— Как? Когда были? — испугалась Наташа.

— Извини, я не так сказала. Могли бы быть там, но пока мы обманули судьбу.

— Странная ты, товарищ Женя! И твое удивительное выздоровление…

— Не называй меня «товарищ». Просто Женя.

Они шли по дну яра вдоль ручья с таким же названием, собираясь по нему дойти до Днепровской поймы. Вдалеке раздавались глухие звуки, словно забивали костыли.

— Что это? — спросила Наташа, прислушиваясь.

— Лучше тебе не знать, Наташа, — сказала Женя, — но правды не скроешь. Это стреляют в Бабьем яру. Он расположен параллельно нашему, но выстрелы слышны в начале его, из Сырца. Может, сейчас расстреливают пациентов Павловской больницы.

— Господи, спаси их души… — прошептала Наташа и перекрестилась.

Когда стемнело, Женя решилась подойти со стороны огорода к одному из домиков на окраине Куреневки. Ей повезло.

Старушка-хозяйка по доброте душевной наделила беглецов старенькой, но чистой одеждой. Наташа жила на Подоле, на улице Глубочицкой, и Женя взялась проводить их до дома. Идти ночью по улице было опасно — за нарушение комендантского часа полагался расстрел. Пережидать ночь и идти по-светлому было не менее опасно. Одежда была им явно не по росту и привлекла бы внимание полицаев, а у Жени и Нюши документы отсутствовали. Поэтому решили рискнуть и добираться в темноте.

В ночном осеннем небе светила полная, слегка рыжая луна — помощница и в то же время угроза для беглянок. Ее призрачного света хватало для того, чтобы ориентироваться в лабиринте улиц, но она же могла выдать их передвижение.

Они осторожно пробирались в тишине словно замершего в испуге города по пустынным темным улицам, то и дело останавливаясь, прислушиваясь. Они больше надеялись на слух, чем на зрение, и старались слиться с темнотой, которая возле стен была гуще. Наташа шла впереди, за ней Женя с Нюшей, которая еле передвигалась. Они жались к стенам домов и пытались ступать как можно тише. С Межигорской улицы они перешли на улицу Верхний Вал.

Скверик, разбитый на месте старого канала, разделяющего улицы Верхний вал и Нижний вал, за время войны совсем зарос. Наташа шепотом предложила перейти улицу и дальше идти по этому скверику, в котором, по ее мнению, было безопаснее, чем на улице, несмотря на прикрытие стен. Они осторожно перешли улицу и стали пробираться от дерева к дереву, которые, на их счастье, были здесь густо посажены. В конце скверика Наташа шепотом торжествующе сообщила, что они вышли к улице Глубочицкой, где находится родительский дом, и им осталось пройти всего метров двести. С левой стороны виднелись стены Фроловского монастыря, еще в двадцатые годы закрытого советской властью и превращенного в склад, ныне заброшенного и пустовавшего, с распахнутыми настежь металлическими воротами, от которых сохранилась лишь одна половина.