Один коп, одна рука, один сын - Аманда Линд

Но он больше ничего не сказал, только плакал и не мог остановиться, хотя старался изо всех сил. Монстр, сидящий внутри, рвался наружу, и он знал, что она знает, знает, что он солгал, когда Фрэнси сказала:

— Я тебе верю. Прости меня, папа. Он так убедительно говорил, что я должна была спросить у тебя.

Он кивнул, все еще держа ее, не желая отпускать, желая держать ее так вечно. Она же его маленькая девочка, которую он воспитал воином, он не может ее потерять.

— Мне нужно ехать, — сказал Фрэнси.

— Побудь еще немного, — попросил отец.

— Нужно домой к детям. А ты посмотри, как там мама.

— Конечно, конечно.

— Созвонимся.

— Обязательно.

Фрэнси высвободила свои руки, встала и поспешила в прихожую. Стремительно оделась, вышла из квартиры и, сбежав вниз по лестнице, прыгнула в машину, стоявшую на другой стороне улицы.

Она рванула с места и уехала прочь.

Как же ей хотелось вернуться и оказаться в его объятиях, стать снова его маленькой девочкой, забыть обо всем! Она затормозила у обочины, стала бить кулаками по рулю, кричать, плакать. Ей хотелось застрелить себя, отца, Зака, обоих, никого… Успокоившись, она почувствовала соленый вкус на губах. Облизав их, она проглотила горе, любовь, ненависть, потерю отца, потом открыла дверь, вышла из машины и пошла через ночной город. Одна улица, другая… Ее пошатывало, и она все время шептала:

— Я люблю тебя, папа, люблю тебя, папа, люблю тебя, папа, люблю…

Любимый и ненавидимый ею отец сидел, съежившись, за письменным столом, перед ним лежала его толстая рукопись. Красивым почерком он писал историю о дочери, убившей своего отца из мести за жуткое преступление. Но, прежде чем сделать решающий выстрел, она попросила его сказать последнее слово.

И он сказал ей, что любит ее больше всего на свете, что он ею гордится и что ее так и не родившийся брат никогда бы не стал лучшим гангстером, чем она. Он сказал ей, что пусть лучше Бог решит (обычно он предпочитал «судьбу», но сейчас его посетило религиозное настроение), пора ли ему умирать. Может, она позволит ему сыграть в русскую рулетку?

Дочь засомневалась, но потом вынула из барабана три из девяти пуль, передала пистолет отцу. И направила на него свой второй пистолет. Нет, она ему не верила.

Крутанув барабан, он приставил дуло к виску. Один к трем, что он останется жить…

Юсеф перестал писать, отложил ручку, она укатилась со стола на пол, затем выдвинул верхний ящик стола, где хранился его «магнум». Магазин был полон. Он вынул три пули из девяти. Крутанул барабан. Он любит Фрэнси больше всего на свете. Больше, чем Грейс, больше, чем Кристину, больше, чем неродившегося сына, больше, чем самого себя, и больше, чем власть, роскошь, деньги, жизнь…

Щелчок.

Он взвыл, вскочил, резким движением перевернул стол, обошел его, пиная мебель и все, что попадалось ему на пути, потом рухнул на пол, где были рассыпаны листы его рукописи. Он рыдал и не мог остановиться.

Она сильно замерзла, особенно руки и ноги, ведь, одеваясь в гости, она не рассчитывала гулять на морозе в метель, даже шапки не надела, пришлось накинуть капюшон пальто. Окоченев, она почувствовала себя беззащитной, почти голой. Хотелось где-то укрыться, поэтому она шла почти вплотную к стенам домов, иногда останавливаясь, чтобы постоять, прислонившись к холодному камню, и снова окуналась во тьму и пустоту, глодавшие ее изнутри. «Ну и плевать, — подумала она, — сяду на землю и прикинусь дурочкой. Может, сойду с ума по-настоящему, приедет „скорая“ и отвезет меня в психушку. Запрут меня навсегда, и не надо будет думать, принимать решения, да и вообще жить в этом безумном мире. Пер с детьми будут иногда навещать меня, говорить, что любят, хоть я и обманула их доверие. Мама с папой тоже будут приходить и говорить то же самое. Папа меня обнимет и оградит от всех бед, скажет, чтобы я не верила своим мыслям, это просто симптомы сумасшествия, верить надо ему, он — истина и верный путь, мой кумир и мой герой, как в детстве. Нужно дорожить тем, что имеешь. Возможно, и Кристина приедет раз в год с веником цветов. Скажет, что любит сестру, несмотря ни на что. Все-таки любит. Несмотря на что? Несмотря на то, какая я? Нет, — продолжала, размышлять Фрэнси и, шатаясь, отошла от стены, которую только что подпирала, — нет! Иди дальше, не останавливайся, иди! Ты сильнее, чем думаешь. Ты можешь жить в этом мире, ты справишься сама, теперь ты еще более одинока, чем когда-либо, но это человеческий жребий — тебя могут покинуть все, кроме тебя самой. Если, конечно, не свести счеты с жизнью… Но этого делать нельзя, нет, даже и не…»

Еще одно искушение. Но это для трусов. В самоубийстве нет ничего романтичного, только трагедия и колоссальная неудача.

Она пошла дальше, на секунду подняла голову, посмотрела на ясное звездное небо, с которого смотрела луна, и подумала, что все это смешно и нелепо.

Именно в те моменты, когда ей было больнее всего, космос выглядел невероятно прекрасным.

Время от времени на глаза попадались другие люди, некоторые выглядели такими же одинокими, как она сама. Души, гонимые ветром, в глазах — желание убежать. Им всем хотелось в этот момент оказаться где-то в другом месте, стать кем-то другим.

Она набрела на открытое кафе «Севен элевен», зашла внутрь и купила кофе в картонном стакане в надежде, что руки и ноги отогреются. Сев у окна на барный табурет, она обхватила стаканчик руками и почувствовала, как заныли окоченевшие пальцы. Фрэнси вспомнила о Крошке Мари, которая уже пару месяцев кочевала по Азии с Эрьяном и делала все то, что должна бы была делать в молодости, вместо того чтобы подсесть на наркотики и работать проституткой.

Фрэнси тоже захотелось вот так взять и уехать, как будто ей восемнадцать или двадцать лет. Конечно, в свое время она много путешествовала, объездила кучу стран, но, как правило, это были полеты первым классом, с проживанием в роскошных гостиницах, то есть заранее расфасованные впечатления без всяких сюрпризов, потому что ей, свихнувшейся на том, чтобы все всегда было под контролем, хотелось именно этого.

Фрэнси больше не хотелось держать все под контролем. Не хотелось быть в плену у… своего собственного мозга? Работы? Отца?

«Господи, папа, как же ты мог? — не переставала она думать. — Что же теперь с нами будет? Ты боишься меня, я знаю. Боишься собственной плоти и крови, потому что знаешь, на что я способна».

Она собралась заказать еще один кофе — и вдруг увидела на другой стороне улице кого-то, кто показался ей до боли знакомым.

Возможно ли?!

Она выбежала на улицу.

— Антон! — крикнула она.

Человек остановился, обернулся, посмотрел на нее.

Да, это он.

Он молчал и не делал попыток подойти ближе. Во взгляде — неуверенность и странный блеск, это было хорошо заметно даже на расстоянии. Он вернулся в свой старый мир, это было очевидно, и ей стало очень грустно из-за того, как слабо и недолго он сопротивлялся, как быстро сдался.