Волшебники - Лев Гроссман

И вот на горизонте возник континент, скованный зимней стужей. Еловый лес, доходивший до самого моря, мочил корни в соленой воде. Легко одетые матросы, дрожа, отдали якорь. Квентин приказал ждать его неделю, а если он не вернется, уходить без него. Отдав им все свое золото, он расцеловал сестру с поубавившимися пальцами, сел в челнок и стал грести к берегу. С луком за спиной он углубился в заснеженный лес. Хорошо было снова побыть одному.

Странствующий Зверь показался на третью ночь. Квентин, разбивший лагерь на невысоком утесе у чистого родникового пруда, увидел его на рассвете. Олень лакал воду, колебля свое отражение. Квентин стал на одно колено, натянул лук, достал стрелу из колчана. Целя сверху, да еще при полном безветрии, он едва ли мог промахнуться. Я делаю то, что не удалось даже Четуинам, Хелен и Руперту, подумал он в момент выстрела — но ожидаемой радости не ощутил. Стрела пронзила оленю мясистую ляжку.

Хорошо еще, что артерию не задел, поморщился Квентин. Олень, не пытаясь бежать, присел, как кот, на задние ноги. Из этого Квентин вывел, что со Странствующим Зверем хотя бы раз в сто лет случается нечто подобное — налог на вечную жизнь, так сказать. Кровь в предрассветных сумерках казалась черной.

Без страха глядя на идущего к нему Квентина, олень зажал стрелу зубами, выдернул и плевком отправил охотнику под ноги.

— Больно, однако, — деловым тоном заметил он.

— Дальше что, — просипел после трехдневного молчания Квентин.

— Желания, натурально. Три штуки.

— Верни руки моему другу Пенни.

Олень устремил вдаль задумчивый взгляд.

— Извини, не могу. Он либо умер, либо отсутствует в этом мире.

Край солнца показался над верхушками елей. Квентин глубоко вдохнул свежий смолистый воздух.

— Элис. Она превратилась в бесплотный дух, в ниффина. Верни ее мне.

— Опять-таки не могу.

— Как так? Это мое желание.

— Правила придумал не я. — Олень слизнул кровь из раны. — Не нравится, иди подстрели другого оленя.

— Тогда поменяй эти правила.

Олень закатил глаза.

— Нет. Эти три желания засчитываются как первое — перейдем ко второму.

Квентин вздохнул. Он в общем-то особо и не надеялся.

— Заплати команде моего корабля. Вдвое против обещанного.

— Есть, — ответил олень.

— Это будет в десять раз больше договоренного, поскольку я уже поднял ставку.

— Есть, говорю. Давай третье.

Когда-то Квентин твердо знал, чего он попросит: перенести его в Филлори и оставить там навсегда. Но это было давно.

— Отправь меня домой, — сказал он.

Олень закрыл круглые карие глаза, открыл снова, наставил рога на Квентина.

— Есть.

Уточнить надо было. Странствующий Зверь, в принципе, мог отправить его и в Бруклин, и в Честертон, где жили родители, и в Брекбиллс — даже на ферму. Но олень подошел к делу буквально и поставил Квентина перед его последним жильем в Трибека.[50]Его внезапной материализации на тротуаре никто не засек. Было, похоже, начало лета. Квентин, не в силах смотреть на их с Элис дом, быстро зашагал прочь. Лук и стрелы он сунул в мусорный бак.

Большое количество таких же, как он, людей явилось для него шоком. Нечистая кожа, гадкие физиономии, выпендрюшные прикиды — он, кажется, поднабрался от кентавров снобизма. Смесь запахов, органических и неорганических, грубо вторгалась в нос. Купленная на углу газета уведомила его, что он отсутствовал на Земле чуть больше двух лет.

Надо бы родителям позвонить. Фогг их как-то успокоил, скорее всего, но все же. Он едва не улыбнулся при мысли о предстоящей встрече. Что-то они скажут о его волосах? Ладно, это потом. Он шел, акклиматизируясь на ходу. Чары для взятия денег из банкомата для него теперь были детской игрой. Он подстригся, побрился, поменял шитый кентаврами средневековый костюм на более современный. Съел стейк, погибая от наслаждения, и в три часа оказался в Чайнатауне, в длинном темном подвальном баре, куда ходил с физиками. Он сидел и пил «московского мула», водку с имбирным пивом.

Алкоголь после долгого перерыва оказывал опасное действие на его мозг. Лед таял, грозя выпустить наружу горе и чувство вины. Квентин, не сопротивляясь, отдался чистой, глубокой, пьянящей грусти. К пяти бар стал наполняться, в шесть народ двинул с работы, и у стойки началась толкотня. Дневной свет на лестнице, ведущей в подвал, стал мягким, вечерним. На пути к выходу Квентин заметил в одной из кабинок хорошенькую блондинку. Она целовалась с парнем, похожим на лицо фирмы мужского белья. Его Квентин видел впервые, но девушка определенно была Анаис.

С ней он хотел бы увидеться в последнюю очередь — но это, может, и к лучшему, что они не слишком друг к другу привязаны. А «московский мул» поможет ему полегоньку наладить контакт. Они сели снаружи, на лестнице. Она держала его за локоть и ахала, глядя на белые волосы.

— Ну прямо не верится. — Время усилило ее европейский акцент и плохо сказалось на английской грамматике. Может, в баре это было бы меньше заметно. — Знаешь, как мы выбирались оттуда! Сначала было тихо, потом они снова накинулись. Джош здорово себя проявил — никогда не видела, чтобы он выдавал такую мощную магию. Одна тварь плыла под полом, по камню как по воде. Вроде акулы. Чуть ногу тебе не отгрызла.

— А, вот оно что. — При виде деревянной коленки Квентина Анаис заахала снова. Алкоголь делал все даже легче, чем он ожидал. Он готовился к потоку эмоций, к кавалерийской атаке горя на хрупкий душевный покой, но ничего такого пока не испытывал.

— Были еще чары — прямо в стенах, я думаю, — которые нас гоняли по кругу. Мы снова оказались в комнате Амбера.

— Эмбера.

— А я как сказала? — Анаис помахала в окно своему модельному бойфренду. Видно было, что она рассказывает эту историю не впервые и та ей успела поднадоесть. Сколько можно вспоминать приключения двухлетней давности, пережитые с едва знакомыми тебе спутниками. — Кроме того, нам приходилось нести тебя. Не знаю, что бы мы стали делать, если б Ричард (Ришарр) нас не нашел. Знаешь, он мне даже стал нравиться. Сделал нас невидимыми для всех чудищ и быстро вывел наружу. Но один шрам у меня все-таки есть.

Приподняв и без того отнюдь не длинную юбку, она показала Квентину келоидный рубец на гладком смуглом бедре.

Пенни, как ни удивительно, выжил — по крайней мере тогда был жив. Кентавры не сумели восстановить его руки, а колдовать без них он не мог. В Нигделандии он отделился от других, как будто что-то искал. Остановился перед высоким, узким, необычайно древним палаццо и простер свои культи, словно в мольбе. Через минуту двери открылись, показав на миг ряды книжных шкафов — тайное бумажное сердце Города. Пенни вошел, и двери закрылись снова.