Холодные глаза - Ислам Иманалиевич Ханипаев

наблюдал за ним достаточно долго, чтобы запомнить, чтобы запросто нарисовать его тюрьме. Кто еще мог это сделать, если не убийца? Я ощутил прилив адреналина от понимания того, что раскрыл тайну. Я знал, кто убийца.

– Но он никому ничего не сказал. Когда арестовали его, когда арестовали сына, он все равно промолчал, – продолжил размышлять вслух Заур. – Тут я вижу только одно объяснение. Он не имел права говорить, может быть потому, что дал клятву. А это у людей такой закалки пиздец какое серьезное дело. Дело чести. Так что единственное, что он мог сказать тебе, – это чтобы ты сам искал убийцу. А он не имеет права говорить. Понимаешь? Арсен? Алло! – крикнул Заур в трубку.

– Я перезвоню. Я, кажется, понял, кто убийца! – крикнул я и отключился.

Но у меня не было права на ошибку. Озвучь я свою версию полицейским, меня сочли бы сумасшедшим. Был только один человек, который мог меня выслушать и подтвердить мою догадку, ведь он сам отправил меня на поиски убийцы.

– Ищи его сам… ищи его сам… – бурчал я себе под нос, прикидывая, под каким предлогом можно покинуть гостевой дом.

Я посмотрел в глазок. Полицейский дрых, сидя на диване. Тихо открыв дверь, я вышел в коридор, но не успел сделать и шага к ступенькам, как он открыл глаза.

– Тебе нельзя выходить. Извините, – сказал полицейский на ломаном русском, похоже, не определившись, на «вы» он ко мне или на «ты».

– Даже подышать воздухом?

– Нет, брат, сказали, вообще нельзя.

– Я не ел сегодня…

– Я позвоню, там резко тебе намутят. Что хочешь? Хинкал? Чуду-муду?

– Чуду? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал я.

– Полчаса брат, все будет, – уверенно ответил он и начал что-то строчить в телефоне, протирая сонные глаза.

Я вернулся в номер. У меня не оставалось других вариантов, кроме как спрыгнуть с балкона второго этажа, благо приземляться надо было в траву. Помнится, лет пять назад Заур обещал мне в случае не очень удачного падения жизнь инвалида. Посмотрел вниз: высоковато, но других вариантов не было. Я перелез через перила и, ухватившись за них, начал медленно опускаться до того уровня, пока все мое тело не повисло в воздухе. Нужно было минимизировать предполагаемый ущерб, а без ущерба при таком прыжке точно не обойтись. Это я принял как данность, поэтому, когда приземлился и почувствовал адскую боль в правой ноге (той, которую уже успел сегодня подвернуть, пытаясь забраться в дом Хабиба), не сильно удивился. Пару минут я корчился от боли на земле, пытаясь не издавать лишних звуков. Когда боль более-менее отпустила, встал и захромал к машине. Я попросил ужин, а это означало, что до того, как поднимется шум, у меня максимум полчаса. Еще максимум полчаса на то, чтобы меня найти, но я управлюсь быстрее. Меня больше не обманешь. Я держал в руках доказательство.

– Что ты опять задумал?! – взорвался криком динамик телефона, когда я перезвонил Зауру.

– Я понял, как все это происходило! Это все ебаный фокус! – ликовал и ужасался я, проезжая через село и всматриваясь в рисунок ножа.

– Какой еще фокус?

– Вы бросите трубку, если я попрошу вас развернуться?

– Я буду в Махачкале через полчаса! Я брошу трубку прямо сейчас, если ты не скажешь мне, что за хуйня на тебя нашла!

– Ответ в вашей коробке. В вещах Гасана.

Я вышел из машины, как всегда, на краю села и начал очередное восхождение на холм, за которым стоял дом Муртуза.

– И что там?

– Рисунок ножа, тот самый охотничий нож, который пропал! Нож Али.

– И?

– Сейчас… – сказал я, задыхаясь.

Нога болела, легкие разрывались, а в доме Муртуза тускло горел свет. Во всем окружавшем меня мраке свет исходил только из окна старика, чью жизнь я погубил, забрав сына. Но забрал ли я его на самом деле?

Я брел к калитке, как зомбированный. Других вариантов не оставалось. В этот раз я был уверен в своей правоте на сто процентов. Когда-то в детстве я вычитал в детективной книжке слова Шерлока Холмса: «Когда исключаются все возможности, кроме одной, эта последняя, сколь ни кажется она невероятной, и есть неоспоримый факт». И эту самую невероятную возможность я держал в голове, спускаясь по огороду. Подвернутая нога плохо подчинялась. Два раза я оказывался на земле и, корчась от боли, почти уже полз к логову монстра. Если моя теория была верна, то самым тупым поступком было вернуться сюда, но в тот момент я об этом не думал.

– Алло! Какой рисунок?!

– Гасан… Гасан… – пытался я объяснить, задыхаясь. – Гасан нарисовал нож, тот самый. Откуда он знал, как он выглядит? Гасан рисовал только дорогое для него. Карина, отец, их дом, нож. Четко, детально, почти фотография!

– Это значит, что он был замешан, но мы это и так уже знаем! И даже если так, убийства продолжились, когда он умер!

– А если не умер? – спросил я, стоя у входа в дом.

Я увидел, как тень медленно прошла по комнате.

– Ты окончательно поехал башкой…

– Да похер! Но что, если Гасан на самом деле не умер? Если это была инсценировка? Театр, который начался прямо в тюрьме. Пока он не умер, убийств не было, а как только его «похоронили», все вернулось! И эти письма с «убийством сына» нам отправили, чтобы отвлечь нас, чтобы мы опять думали на отца… Никто не пришел на похороны. Никто ничего не видел, может, там и нет никого…

– Сегодня утром имам мечети мне сказал, что еле уговорил работников похоронить пацана. Они его видели! Это же не гроб, блядь, а тело, завернутое в саван! Что ты несешь?! Я сейчас отправлю кого-нибудь, чтобы привели тебя в сознание!

– А лицо они видели?

– Ты хочешь сказать, что они похоронили другого человека? Кого?

– Не знаю, еще одну жертву…

– Ты окончательно ебанулся, пац…

Тут я прервал речь Заура, отключив телефон. Впервые за все это время передо мной была полная картина. Только так они могли убить Ахмада и Салима.