Проходные дворы - Эдуард Хруцкий

В 22.00 прибыли члены комиссии по захоронению во главе с ее председателем Шверником. И ровно через пятнадцать минут тело Иосифа Виссарионовича было предано земле.

У власти были все основания опасаться антиправительственных выступлений: у всех в памяти были живы воспоминания о тбилисских событиях, которые случились в 2-ю годовщину смерти Сталина.

Пятого марта в Тбилиси начались студенческие демонстрации. Молодежь шла по улицам, неся портреты Сталина. Власть смотрела на это снисходительно: действительно, люди идут к памятнику Великому вождю на берегу Куры, чтобы отдать ему положенные почести. Но с каждым днем ситуация в городе накалялась все больше и больше.

Седьмого марта на улицу вышли студенты всех тбилисских институтов и учащиеся школ. Они скандировали: «Да здравствует Великий вождь товарищ Сталин», «Не позволим пачкать светлую память вождя!».

На следующий день толпа начала захватывать автобусы и автомашины. На площади Ленина шел импровизированный митинг, на котором комсомольцы и коммунисты Грузии поклялись умереть за дело Ленина-Сталина.

Толпа устала от демонстраций и разговоров. Эмоциональные кавказцы требовали более решительных мер. Они атаковали здание штаба Закавказского военного округа. Спасли его только на совесть сработанные железные ворота и суровые солдаты, подогнавшие к забору бэтээры. Но тут кто-то крикнул: «Все к Дому связи!»

И толпа ринулась, как и положено, захватывать почту и телеграф. Начали избивать и обезоруживать солдат роты охраны. Те были вынуждены открыть огонь на поражение. Только это и смогло остановить толпу. Ну а дальше все происходило как всегда: на площади Ленина танки разогнали митинг, подоспевшие воинские части навели надлежащий порядок. Сутки в городе длилось чрезвычайное положение, потом его отменили.

Именно этого и опасались отцы народа в день перезахоронения Сталина. Но проходили по площади колесные боевые машины, готовые в любую минуту по команде развернуться и поддержать огнем подразделения милиции, а Москва жила своей обычной вечерней жизнью.

Пожалуй, 30 октября стало завершающим этапом похорон Иосифа Сталина.

Итак, восемь лет назад…

* * *

Сорок семь лет назад в те дни, когда я пишу эту статью, страна узнала о смерти Сталина.

Четвертого марта 1953 года по радио прозвучало правительственное сообщение от имени ЦК КПСС и Совета министров:

«В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве на своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи».

И сразу же зазвучала траурная музыка. Позже я выяснил, что сообщение это читал не Юрий Левитан, а Юрий Ярцев. Но голоса их были чрезвычайно похожи. Или мы просто привыкли к тому, что все самое важное, о чем было разрешено знать рядовым радиослушателям, читал Юрий Левитан.

Но в этот день руководство Радиокомитета не допустило его к микрофону. Совсем недавно началось «дело врачей-отравителей», и, как мне рассказали знающие люди через много лет, Великий вождь готовил новую глобальную депортацию. Еврейское население страны должно было отбыть в «телятниках» в Среднюю Азию, на сооружение великой сталинской стройки — Каракумского канала. Но в тот день мы ничего не знали и посчитали, что о болезни Сталина нам сообщил Левитан.

Москва прилипла к радиорепродукторам.

Такое я видел только во время войны, когда зимой 41-го прозвучали слова Юрия Левитана, читавшего сообщение «В последний час». В нем было рассказано о начале нашего наступления под Москвой и о разгроме немецких дивизий. В то время радиоприемники были конфискованы, люди получали положенную информацию из «квартирных радиоточек». В нашем подъезде точки эти работали не у всех: что-то случалось от морозной зимы. Но нам повезло: заслуженный репродуктор, похожий на изогнутую почерневшую сковороду, в нашей квартире работал. Соседи пришли к нам, и по сей день я, военный пацан, помню их лица — плачущих от счастья женщин и гордых за свою армию стариков.

Как только 4 марта 1953 года передали правительственное сообщение, в коридоре нашей коммуналки заголосили соседки. Общенародное горе объединило их, отодвинув на время кухонные войны из-за лишней конфорки на газовой плите и бельевых веревок. Когда я вышел на кухню с чайником в руке, то увидел картину всеобщего единения. Три злейших врага в рядок сидели обнявшись посередине кухни на старых венских стульях. Они с подозрительным неодобрением посмотрели на меня. Видимо, в этот день я тоже должен был безутешно рыдать.

О своем отношении к Иосифу Сталину и его кончине я расскажу после небольшого отступления.

* * *

Москва. 99-й год. 1 мая. Тверская. Я подошел к Пушкинской площади как раз в тот момент, когда мимо шла колонна левой оппозиции, густо нашпигованная портретами Сталина. Несли их совсем старые люди, для которых Сталин на всю жизнь остался олицетворением их молодости, Великой победы, романтики строек, монолитных демонстраций на праздники, ежевечернего дворового единства.

Сталин для них был символом военных и трудовых успехов, их гордостью. Все, что сделали в свое время эти мужественные люди на фронте, в тылу на военном производстве, они с радостью приписывали Сталину, таким образом отнимая у себя ощущение победителя. Победил вождь! А они только помогали ему.

Но тем не менее не надо осуждать сегодня этих людей. Не надо смеяться над их песнями и тихой радостью общественных шествий. Это они построили фабрики, заводы, комбинаты и электростанции, которыми по сей день торгуют наши новоявленные лидеры; воздвигнув, они защитили их, когда началась война. А потом об их Победу и труд начали вытирать ноги в газетах и телепрограммах, и они вспомнили о вожде. Сталин над колонной ветеранов — это их протест против нашей неблагодарности.

Шла колонна старых людей. И вдруг меня кто-то хлопнул по плечу.

Я обернулся и увидел Юру Сомова, человека с удачной судьбой. В свое время, когда мой покойный отец еще не попал под подозрение как враг народа, мы жили на даче в Барвихе. Там я и познакомился с Юрой Сомовым, номенклатурным сыном. Папа его был какой-то крупный чин в Министерстве внешней торговли.

— Ты подумай, — засмеялся он, — несут портреты Сталина. Совсем выжило из ума наше старичье. Да когда он умер, этот день стал для меня самым счастливым. Ты это понимаешь?

— Нет, — твердо ответил я.

— Вся наша компания была счастлива, мы собрались у меня, принесли хорошие пластинки, танцевали, радовались. Мы-то все знаем про эту сволочь. Все, даже больше того, что Никита рассказал на съезде. Я вообще всегда, со школы, был антисталинистом.

И я почему-то вспомнил далекий 51-й год: последнее дачное лето, Юру и его замечательную компанию номенклатурных детей, которым было запрещено не только разговаривать со мной, но и здороваться. Видимо, тогда он стал борцом со сталинизмом.

Я знал еще несколько людей, которые говорили о том, что март 53-го стал для них самым счастливым днем, о том, что ненависть к Сталину они впитали с материнским молоком, что, еще будучи пионерами, они чуть ли не готовили заговор против человека, поправшего ленинские нормы.