Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

Человек, который ждёт нас с Ловашем в комнате с книгами, очень необычный. У него длинная, до груди, серая борода, на голове — странные волосы и маленькая круглая шапочка. Он заговаривает со мной и предлагает конфету с ромом — я люблю такие конфеты. Затолкав лакомство в рот, я вытягиваюсь на ковре — в этой комнате всегда можно. Ловаш, наклонившись, гладит меня по голове. Я блаженно вздыхаю.

Они говорят, и слова сыпятся в мою голову, как пуговицы в бутылку, одно за другим, закрывая друг друга от моего взгляда. Люди очень много разговаривают, и, когда они рядом, Ловаш тоже начинает много разговаривать.

— Очевидно, раз обряд её так изменил, на самом деле она не была достаточно привязана к вам, мой император. Обряд ломает «волка», только если есть куда ломать. Ручной «волк» просто остаётся ручным.

— Это совершенно невозможно. Вы можете спросить хотя бы её жениха. Её привязанность была на грани… дочерней. Это ему казалось странным.

— А вам нет?

— Мне — нет. Лиляна, на самом деле, была ласковой и привязчивой девушкой. Просто к ней почти никто не подходил достаточно близко.

— Сирота?

— Вроде того.

— Да, такие обычно легко привязываются. Но я пересмотрел все обстоятельства проведения обряда — по моему мнению, больше ничто не могло привести к такому результату. Разве что та часть, которая была видна только Лилиане. Ведь во время танца она впала в транс. Он, скорее всего, сопровождался видениями, основанными на её жизни или снах — именно так обычно и бывает.

— Для чего обычно?

— Для обрядов такого типа. Лилиана, вы помните, как танцевали для Луны?

Я бормочу:

— Я люблю танцевать.

— Это бесполезно. Я пробовал расспрашивать её из любопытства. Она отвечает почти бессвязно.

— И всё же не может быть, чтобы она ни разу не вспомнила и не сказала этого вслух. Постарайтесь каждый день разговаривать с ней о проведённом обряде и подмечать наиболее странные фразы. Например, «Мухи кусаются» или «У деревьев страшные руки».

— У деревьев хорошие руки, — авторитетно заявляю я, успев понять последние слова раньше, чем забыть их.

— Конечно, девочка моя. Так вот, запоминайте эти фразы и ещё лучше — записывайте их. А через месяц покажите мне. Возможно, мне удастся из этого что-нибудь выудить. Больше, увы, я не могу пока ничего посоветовать. Если вы действительно уверены, что она была привязана к вам…

— А если не была? Что делать тогда?

— Тогда уже ничего не сделать. У заклятий свои законы, и иногда они жестоки.

Когда странный человек уходит, Ловаш разрешает сесть к нему на колени и прижаться. У него тёплая широкая грудь, и тёплые крепкие руки — он обхватывает меня, чтобы мне было удобней.

Теперь ночью, когда я ложусь спать, Ловаш приходит и говорит со мной. Мне не нравится, что он так много говорит и меня заставляет. Но нравится, что он стал приходить не только утром. Тем, как я отвечаю, Ловаш явно недоволен, и это меня огорчает.

Приходит добыча. Это мужчина, и Ловаш называет его «Манни». Он сначала говорит со мной, но мне скучно, и я отворачиваюсь от него. Тогда он отворачивается к Ловашу, и они болтают. Пересыпаются-переливаются у меня в голове пуговицы, чтобы уже ночью исчезнуть, как леденец во рту.

— Совсем как ребёнок. Мне кажется, её не расспрашивать надо, а дать в руки карандаши и альбом, и пусть рисует. А потом спросить, что изображено, и подумать над самыми частыми сюжетами. Как-нибудь так.

— Ожидал от тебя чего-нибудь более внятного.

— А что, недостаточно внятно, да? Смотри, можно ещё так: попробовать выяснить, что с ней происходило до ритуала, может быть, что-то странное, необычное, что повлияло на неё саму и то, как она прошла обряд. Может, ей кто-то что-то о тебе сказал плохое, и она перестала тебе доверять, может быть, она что-то не то съела, где-то не там спала… Множество вариантов. Ну, тут опять — или выспрашивать, или рассматривать рисунки, наведя её на идею рисовать именно о том периоде. Потом ещё можно попробовать разные проверенные в других условиях меры. Может быть, поцелуй — ведь её сознание находится как будто во сне.

— Поцелуй принца? Или того, кто её любит? Или того, кого она любит? Или вообще кого?

— Не знаю. Надо, наверное, перебирать варианты.

Я подхожу к Ловашу и робко трусь головой о его плечо. Вообще так нельзя делать, когда рядом кто-то есть, но мне стало тревожно и потому очень хочется, чтобы Ловаш меня погладил или обнял. Он кладёт мне руку на голову.

— Вообще не понимаю, в чём тут проблема. Рядом с тобой хорошенькая девочка, не склонная умствовать, «пилить» и вообще слишком много болтать, зато явно тебя обожающая — смотри, как она ластится, уж наверняка будет не против, если…

— Закрой рот.

Ловаш зол. Я оскаливаю зубы, чтобы показать добыче, что тоже зла.

— Ладно, просто дурацкая шутка.

Теперь Ловаш меньше разговаривает, когда приходит ночью. Зато он стал просить меня рисовать. Он даёт мне карандаши и бумагу, но я не хочу рисовать. Я не умею, и мне это не нравится. Ловаш настаивает, и я даже плачу: карандаш не хочет слушаться моих пальцев. Тогда Ловаш придумывает игру: выкладывать картинки из пуговиц. Вот это по мне! Каждое утро я выкладываю картинку, а Ловаш сидит рядом с какими-то бумагами в руках. Он то читает бумаги, то смотрит на пуговицы. Когда всё готово, он задаёт вопросы. Мне нравится разговаривать о моих пуговичных мозаиках. Обычно я выкладываю то, что мне только что приснилось. Что я плыву по течению реки. Снизу вода, сверху вода, везде вода. Сквозь неё сверху смотрит на меня луна, и мне очень спокойно.

Один раз я просыпаюсь от того, что мои губы трогают. Рядом со мной лежит волк с синими глазами, он обнимает меня и целует в рот. Я отворачиваюсь и прошу его уйти. Он зовёт меня по имени, и я начинаю плакать. Тогда он уходит. Я ещё долго плачу, пока одна из тех женщин, что дают мне чистую одежду и заплетают волосы, не приносит чашку с кофе. Я спрашиваю, где Ловаш, и она обещает, что он скоро придёт, и мы вместе поедем на машине. Так и происходит. Ненавижу машины, в них всегда тошнит. И ещё в них всегда приходится ехать два раза: сначала в другое место, потом из другого места. Ночью я говорю Ловашу, что не хочу больше видеть волка,