Трактат о лущении фасоли - Веслав Мысливский

коричневая фетровая шляпа сейчас на мне, учитесь-то вы. Приподнимаете руку над шляпой, вот так. Спокойно. Или вот так, широким, размашистым жестом, в зависимости от того, кому вы кланяетесь. Как будто собираетесь поднять шляпу на высоту вытянутой руки, а на самом деле, поравнявшись, вообще ее не снимайте, разве что слегка приподнимите. Иной раз достаточно жеста. Однако потом не забудьте на всякий случай обернуться. Потому что если окажется, что тот человек тоже оглянулся, можно еще сделать такое движение, словно вы надеваете шляпу. Давайте попробуем еще раз. Теперь вы возьмите ту, с газетой, а я возьму вашу. И поменяемся ролями. Посмотрим, как вы справитесь. Идите сюда, где я сейчас стою, а я пойду туда, к витрине.

Так мы прошли несколько раз, и он все время что-нибудь исправлял в моем поклоне. Наконец, когда мы в очередной раз поклонились друг другу, продавец словно бы очнулся, замер, взглянул на меня почти смущенно и сказал:

— Дайте сюда эту шляпу. — Он вынул газету. — Господи, чему я вас учу! — Он положил шляпу обратно на витрину, убрав оттуда серо-бурую. — Полное падение. Я себя просто не узнаю. Стыд и позор — то, чему я вас учу. Подкладывать в шляпу газету! В прежние времена такое и представить себе было невозможно. Поклон был поклоном, это, так сказать, была церемония. А я словно пытаюсь лишить вас того удовольствия, которое дарит шляпа. И потом сомневаюсь, что вы сможете поклониться даме, имея на голове шляпу, в которую подложена газета. Другое дело, что и дам уже нет. Разлетелись или вымерли. Можно сказать, времена теперь и для дам нехороши. Посмотрите, что сталось с нашими дамами. Толкаются, чуть не по ногам тебе ходят, и никто даже не извинится. Я стараюсь вообще не выходить. Только в магазин и обратно. А уж что у них на головах... Лучше не смотреть. Вы заметили, каким уродливым стал мир? Да, он существует, но что с того? Меня всегда привлекала красота, а не существование мира как таковое. Нет, велика, велика... Уж не говоря о том, что она отвергает ваше лицо.

Продавец открыл выдвижной ящик, достал довольно толстую тетрадь и почти швырнул мне через прилавок.

— Пожалуйста, можете написать, что вам нужна коричневая фетровая, и указать размер.

— Что это?

— Книга жалоб и предложений. Я бы вам только посоветовал не подписываться своим именем. Просто напишите: клиент. Я всем так советую. — Он снова взял тетрадку и начал нервно листать. — Почти вся заполнена. Какие только записи люди не оставляют. Вот стихотворение. Рисунок, но очень неприличный, очень, вы лучше не смотрите. Ага, вот чистая страница. Пожалуйста. Будьте добры. Всенепременно.

— Что мне написать?

— Что хотите. Если вам не нужна шляпа, то пишите, что хотите. Клиенты пишут обо всем. Не только о шляпах. Я никому не указываю, что кому писать. Комиссии я эту тетрадь все равно не показываю. Для комиссии у меня есть отдельная. Вот. — И продавец вытащил из другого ящика еще одну тетрадку. Пролистал и сунул мне. — Чистая, как видите. Только штампы и подписи, что проверка состоялась. А здесь каждый волен писать, что хочет. Ну а куда еще клиенту писать? Богу? А вдруг Бог не знает нашего языка? Потому что если бы он знал, если бы он только знал... — Продавец вытащил из кармана платок, вытер глаза, нос, лоб. — И простите меня, пожалуйста. Я совсем забыл, что обязан вам электричеством. — Он бросил каждую тетрадь в свой ящик. — Я вот думаю... Но нет... нет. Велика, решительно велика. Как только вы вошли, я сразу понял, что это не ваш размер. И даже забеспокоился, потому что мало того, что с витрины... а ведь вам именно эту захочется, коричневую фетровую, я сразу понял. Так сказать, с первого взгляда. С первого взгляда о человеке обычно узнаешь больше всего. Лицо, на которое внезапно падает этот наш первый взгляд, на долю секунды оказывается словно ослеплено, открыто, можно сказать, настежь. Поэтому как только вы вошли, этот мой первый взгляд сказал мне о вас все. Что такого он мне сказал, спросите? Он сказал, что ваше появление здесь — это случай, который порой зловредно оборачивается судьбой. Да-да, молодой человек, судьба — не что иное, как исключительно зловредный случай, с которым ничего не поделаешь. Вы пришли, хотя у меня нет коричневой фетровой шляпы вашего размера. Вы, правда, могли не знать, что у меня ее нет. Но вы не знаете, почему вам хочется именно коричневую фетровую шляпу. И дело не в том, что вам хочется того, чего нет. Молодость вправе желать того, чего нет, вправе даже желать невозможного. И не важно, что к вашему юному лицу коричневая фетровая шляпа не идет. Дело не в этом. Дело в том, что вы, так сказать, проходите мимо самого себя. Вы проходите мимо себя и не понимаете, что это вы. Я еще надеялся, что, может, хотя бы та кремовая. Но вам она не понравилась. Наперекор себе. Вопреки себе. Кто же вы? Электрик, говорите. Работаете на стройке. Впрочем, вы починили мне свет, это подтверждает ваши слова. Пускай так. Я вижу, лицо у вас молодое, можно сказать, еще не вполне вылупившееся. Пускай. Правда, с молодыми лицами обычно труднее всего. Потому что молодое лицо, так сказать, по природе своей неопределенно. Что-то в нем постоянно возникает, исчезает, зажигается, гаснет. Тебе покажется, что ты сумел наконец уловить в нем нечто постоянное, а оно вдруг ускользнет, растает, рассыплется, и перед вами снова новое лицо. Но я глубоко убежден, что в вашем лице мне удалось это нечто уловить. А именно: в вас все, так сказать, не по мерке. Вы сами для себя, сами в себе не по мерке. И не по мерке вы по отношению к единственной коричневой фетровой шляпе в этом магазине, а не наоборот. Не по мерке по отношению к вашему призванию, так сказать, знаку вашего существования, что проявилось в этом столь зловредном случае, что тут имеется всего одна коричневая фетровая шляпа, да и та на витрине, а с витрины я снять не могу. К тому же она вам велика. Всё вам не по мерке, всё, что только может быть не по мерке в человеке. То есть велико. Вы чувствуете себя чужим в самом себе, постоянно болтаетесь внутри, оболочка вам велика. Только себя, молодой человек, невозможно