Шифр Магдалины - Джим Хоган

Клементина натянула одеяло до самого носа.

— Стрррашно! — пробормотала она.

— Я говорю серьезно!

— И я тоже серьезно! Иногда мне кажется, что ты мне больше нравился как ирландец-бухгалтер, или кем ты тогда был по своей легенде?

Данфи отошел от окна, открыл мини-бар, извлек оттуда бутылку «труа мон», откупорил ее и сел рядом с Клементиной на кровать.

— Я иногда начинаю думать, что во всем этом больше нет никакого смысла. Если мы будем продолжать поиск, нас обязательно рано или поздно поймают. И как только подобное произойдет, нам конец. Может быть, нам следует просто… исчезнуть?

— Куда?

— Не знаю. Куда-нибудь за горизонт. Туда, где заходит солнце.

— За горизонт?

— Да, я понимаю, заход солнца тебя не устраивает. А как насчет Бразилии?

— Бразилии?!

Ее тон заставил его принять оборонительную позицию.

— Мы могли бы пожениться.

Сама мысль о браке привела ее в ужас.

— Это что, официальное предложение?

Джек и сам не знал.

— Наверное. Может быть, не очень официальное, но предложение.

— Ты хочешь сказать, предложение типа: «А не хотела бы ты сходить со мной на представление „Кошек“?»

— Нет, конечно, нет.

— Ну естественно, — продолжала Клементина, — если бы мы поженились, мы были бы мистером и миссис Питт! — Она задумалась, а потом решила еще раз испытать, как звучало бы ее новое имя: — Hola! Yo soy Señora Peeet![90]

— В Бразилии говорят не на испанском, — заметил Данфи.

— Я знаю, но так как португальский мне совершенно не знаком, то и испанский сойдет. — Внезапно на губах Клементины появилась легкомысленная улыбка, а в голосе зазвучали шелковистые соблазнительные интонации. — Привет, меня зовут Верушка Питт, и я за все плачу наличными. — Взглянув Джеку прямо в глаза, она еще больше понизила голос. — С вами говорит Верушка Белл-Питт, нашедшая убежище в Флорианополисе! — Она сморщила носик.

— По-видимому, твои слова следует понимать как отрицательный ответ? — спросил Данфи.

Она покачала головой.

— Я только хочу сказать, что у нас постоянно и повсюду одна и та же проблема: кто-то все время хочет тебя убить. Поэтому мне кажется, что нам следует вначале решить ее, а потом уже я пойду покупать приданое.

— А что, если решить ее не удастся? — спросил Данфи. — Иногда просто нет другого выхода, кроме как бросить все и уйти. И создается впечатление, что сейчас именно такой момент. Ведь подумай, с кем мы имеем дело. Эти ребята существуют как минимум тысячу лет. Они фактически захватили власть в ЦРУ. Как бы много мы ни узнали о них, мы все равно ничего не в состоянии изменить. Мы ведь не можем пойти в полицию…

— Но почему?

— Потому что в полиции с такими вещами работать не умеют. Они могут выписывать штрафные квитанции, искать похитителей автомобилей. Иногда находят убийц. Но они никогда не заведут дело по поводу воздействия на коллективное бессознательное.

Клементина закатила глаза.

— Мы можем обратиться в прессу.

Джек покачал головой:

— Нет, не можем.

— Почему?

— Я ведь объяснял тебе, когда мы летели в самолете на Тенерифе. Чем бы все это ни было, оно «не подходит для печати». Здесь нет в прямом смысле «плохих парней», нет одиноких маньяков-убийц. Мы столкнулись с тайной церковной организацией. И чем больше мы узнаем о ней, тем труднее становится даже просто представить себе выход из сложившегося положения. Такие вот дела. Ну, и что ты скажешь? Куда мы в подобных обстоятельствах попадем?

— Пока мы попали в Париж, — ответила Клементина и похлопала по постели. — А теперь иди-ка к маменьке.

Данфи нахмурился.

— К мамочке, — поправил он.

— Что?

— Надо говорить «иди к мамочке», а не «к маменьке», только англичане говорят «к маменьке».

— Как угодно, — сказала она и снова похлопала по постели.

* * *

Жорж Уоткин жил и работал на третьем этаже особняка, построенного в стиле ар-нуво и расположенного в Девятом округе Парижа. Из-за предупреждения ван Вордена, что Уоткин «может принадлежать к прямо противоположному лагерю», Данфи держался настороже. Наскоро придумав предлог для визита, он позвонил французу и сказал, что прибыл в Париж по поручению церкви Святых Последних Дней, которая проявляет большой интерес к Уоткину как опытному консультанту по вопросам генеалогии. Как отнесется мсье Уоткин к перспективе подобного сотрудничества? Нельзя ли будет договориться о встрече?

Eh, bien! Конечно! Уоткин оказался свободен после обеда. Данфи это не удивило. Генеалогия для мормонов все равно, что кино для Голливуда. Даже если Уоткин был несметно богат и независим, он вряд ли пренебрег бы перспективой подобной встречи.

Уоткин же далеко не богат. По словам ван Вордена, он был скромным поденщиком с аристократическими замашками. Зарабатывал тем, что писал статьи о королевских семействах для французской и английской желтой прессы. Кроме того, как признанный специалист по Виндзорам, Габсбургам и Гримальди, Уоткин имел дополнительный заработок на генеалогических изысканиях для частных клиентов.

С «глоком» на дне своего нового дипломата Джек в сопровождении Клементины прибыл в офис Уоткина. Они поднялись на третий этаж, где у дверей своей квартиры их уже ожидал улыбающийся Уоткин.

Это был невысокий и очень полный мужчина с детским лицом. На нем был потертый, но вполне респектабельный черный костюм с засаленными рукавами. Под пиджаком он носил белую рубашку и военный галстук, пятна на котором говорили о неумеренной любви Уоткина к супу. Потертые ботинки и запах пота завершали не слишком симпатичный образ специалиста по генеалогии.

— Раймонд Шоу, — представился Данфи. — И моя ассистентка Вероника… Флекс.

Удивление Клементины прошло незамеченным.

Сам кабинет был обширный и удобный, правда, немного душноватый. Стены заставлены стеллажами, до отказа забитыми книгами. Во всех концах помещения были расставлены тяжелые деревянные библиотечные столы, заваленные пачками документов и пергаментными свитками. Вдоль северной стены протянулись давно не мытые окна, сквозь которые в комнату проникал серый свет полудня, готового вот-вот разразиться затяжным дождем.

— Арманьяк? — спросил Уоткин, наливая себе рюмку.

— Нет, спасибо, — ответил Джек, опускаясь в потертое кожаное клубное кресло. — Мы вообще не пьем.

Уоткин стиснул зубы и вздохнул:

— Да, конечно! Как глупо с моей стороны. Я… — И исполненный энтузиазма голос Уоткина вдруг как-то затих, словно он внезапно забыл, что хотел сказать, и даже его улыбка превратилась в гримасу удивления или, может быть, даже испуга. Как бы то ни было, все это продолжалось не более мгновения, он взял себя в руки и снова заулыбался. — О, простите меня ради Бога! — воскликнул он.