Нагие и мертвые - Норман Мейлер

Рот устало побежал.

— Ты кто… сицилиец? — спросил Полак Минетту. Они лениво тащились по песку. Минетта с ворчанием бросил ящик с продовольствием на песок, чтобы начать укладывать новый штабель.

— Нет, я из Венеции, — ответил Минетта. — Мой дед был аристократом. И жил недалеко от Венеции.

Они повернули и пошли обратно к десантным баржам.

— А откуда ты все это знаешь? — спросил Минетта.

— А ты как думал? — ответил Полак. — Я жил среди итальяшек и знаю о них больше, чем ты.

— Не думаю, — возразил Минетта. — Слушай, я никому не говорю об этом, потому что… ну, ты знаешь, как бывает. Ребята сразу подумают, что им заливают, но ты поверь мне, это правда, честно говорю. Наша семья происходит из высшего общества, из аристократов. Мой отец за всю жизнь не работал ни одного дня, только ходил на охоту. У нас было настоящее поместье.

— Ну…

— Думаешь, я заливаю? Посмотри на меня. Видишь, я не похож на итальянца. У меня светлые волосы и кожа. Ты бы посмотрел на других из нашей семьи, они все блондины. Я по сравнению с ними черная ворона. Только так и можно узнать аристократа, у них у всех нежное сложение. А город, из которого мы происходим, назван по одному из моих предков — герцогу Минетте.

Полак сел на песок.

— Нечего нам из кожи вон лезть, давай отдохнем.

— Послушай, я знаю, ты мне не веришь, — продолжал Минетта увлеченно, — но, если ты когда-нибудь будешь в Нью-Йорке и зайдешь ко мне, я покажу тебе наши фамильные ордена и медали. Мой отец всегда достает их, чтобы показать нам. Провалиться на этом месте, если я вру. У него их целая коробка.

Мимо них прошел Крофт и бросил через плечо:

— Довольно трепаться, пора работать.

Полак вздохнул и поднялся на ноги.

— Ну что за жизнь! Никакого просвета. Ну какое дело этому Крофту, если мы немного отдохнем?

— Этот парень помешался на своих лычках, — сказал Минетта.

— Все они дерьмо, — ответил Полак.

Минетта кивнул.

— Пусть мне только попадется хоть один из них после войны, — сказал он.

— Ну и что ты сделаешь? Поставишь Крофту выпить.

— Думаешь, я его боюсь? — возразил Минетта. — Ты знаешь, что я был в «Золотых перчатках» и никого не боюсь? — Усмешка Полака раздражала его.

— Единственный, с кем ты справишься, это Рот, — сказал Полак.

— А-а-а, пошел ты… что с тобой разговаривать!

Каждый из них взвалил на себя по ящику из груды, возвышавшейся в трюме десантной баржи, и понес к складу на берегу.

— Слушай, я больше не вынесу этого, — гневно заявил Минетта. — Я теряю всякое уважение к себе.

— А-а, брось ты.

— Ты думаешь, я треплюсь, да? — не унимался Минетта. — Посмотрел бы ты на меня, когда я был на гражданке. Я знал, как прилично одеться, у меня был интерес в жизни, я всегда был впереди других, в любом деле. И теперь я мог бы быть унтер-офицером, если бы меня интересовали лычки. Я мог бы подлизаться, как Стэнли, но в таком случае надо перестать уважать себя.

— А чего ты, собственно, так разошелся? — спросил Полак. — Ты знаешь, я зарабатывал полторы сотни в неделю и у меня была собственная машина. Я работал с Левшой Риццо, понимаешь с кем? Ни одна баба не могла мне отказать, будь то манекенщица, актриса или кто еще. А работать мне приходилось всего-навсего двадцать часов в неделю, нет, погоди, двадцать пять часов в неделю. Это значит около четырех часов за вечер, с пяти до девяти, шесть вечеров в неделю. Всего и дел-то: собрать расписки от клиентов, играющих на тотализаторе, и передать их кому надо. А ты слышал, чтобы я когда скулил? В жизни, как в картах, — продолжал Полак, — какая карта придет: то везет, то нет. Считай, что сейчас тебе не везет, пережди, принимай это спокойно.

«Полаку около двадцати одного», — прикинул Минетта. Он подумал, не врет ли тот относительно денег. Минетту всегда приводила в замешательство невозможность угадать, что творится в голове у Полака, тогда как Полак, казалось, всегда догадывался, о чем думает Минетта. Не найдя, что ответить, он набросился на Полака:

— Значит, по-твоему, просто переждать? Ты что, пошел в армию по доброй воле?

— А ты думаешь, я не мог избежать призыва?

Минетта фыркнул:

— Я уверен в этом, потому что каждый, у кого работают шарики, не пошел бы, если б мог. — Он сбросил свой ящик на штабель и повернул к берегу. — Пропащий ты человек, если попал в армию. Если с тобой случится что-нибудь, никому нет никакого дела. Возьми Галлахера: у бедняги умерла жена, а он торчит здесь, его не отпускают.

— А хочешь знать, почему Галлахер чувствует себя так плохо? — спросил Полак с усмешкой.

— Я и так знаю.

— Ничего ты не знаешь. У меня был двоюродный брат, у которого жена погибла в катастрофе. Боже мой, ты бы видел, как он убивался. А из-за чего? Из-за бабы? Я пытался успокоить его и сказал: «Слушай, какого черта ты льешь слезы? Баб на свете сколько хочешь. Через полгода ты даже не вспомнишь, как она выглядела». Он продолжал убиваться. А я опять пытался успокоить его. И как ты думаешь, что он сказал мне? — Полак сделал интригующую паузу.

— Ну что?

— Он сказал: «Так это через полгода, а что я буду делать сегодня вечером?»

Минетта хихикнул.

— И ты хочешь, чтобы я поверил этому?

Полак пожал плечами и поднял ящик.

— А какая мне разница, веришь ты или нет. Я рассказал тебе, а уж верить или не верить — дело твое, — сказал он и понес ящик. — А сколько сейчас времени? — спросил он на ходу.

— Два часа.

Полак вздохнул.

— Еще два часа таскать это дерьмо. — Он поплелся, с трудом вытаскивая ноги из песка. — Подожди, как-нибудь я расскажу тебе про одну бабу, писательницу, — добавил он.

В три часа взвод сделал последний перекур перед концом работы.

Стэнли растянулся на песке рядом с Брауном и угостил его сигаретой:

— Так и быть, возьми одну; ты у меня вроде как бы на табачном довольствии.

Браун потянулся и застонал:

— Старею я. Знаешь что я скажу тебе: человек не создан для работы в такой тропической жаре.

— Почему бы тебе не признаться, что ты просто-напросто валяешь дурака? — заметил Стэнли. С тех пор как его произвели в капралы, отношение к Брауну у него изменилось. Теперь он уже не соглашался с ним во всем без исключения и даже все чаще и чаще подтрунивал над ним. — Ты становишься похожим на Рота, — сказал он.

— Пошел ты…

— И все-таки это так, сержант.

Стэнли не замечал происшедшей в нем перемены. Первые месяцы службы во взводе он постоянно был настороже, никогда не говорил ничего, не обдумав последствий, тщательно выбирал друзей и на все смотрел глазами Брауна, разделяя его симпатии и антипатии. Подсознательно, не задумываясь над этим, он перенял у Брауна его отношение к людям, его мнение о них — одобрительное или неодобрительное. И хотя Стэнли не признавался в этом даже самому себе, в душе он знал, что хочет стать капралом. Он инстинктивно во всем подражал Брауну.