Знак небес - Валерий Елманов

Вопрос его предназначался князю, такому же розовому, который только-только окатился ледяной водой из кадушки и теперь неспешно попивал холодный квасок.

– Нормально, – задумчиво ответил тот.

– Что-то я тебя не пойму, княже, – буркнул недовольно воевода. – На пиру в честь бескровной победы над Волжской Булгарией ты смурной сидел, словно единственный представитель побежденных. Я думал, дела какие неотложные тебе душу грызут, но уже неделя прошла, а ты хоть бы раз улыбнулся. Мне же завтра на проверку ополченцев выезжать, а это месяц, не меньше. И что я с собой на память о друге увезу? Рожу его мрачную? Так что давай-ка ты мне сразу исповедуйся. Тем более что я в основном уже знаю причину твоей тоски, – заговорщически подмигнув, он осведомился: – Шерше ля фам, а? Ля фам шерше?

– Ты что, мой новый духовник? – хмуро осведомился Константин.

– А как же иначе? – убежденно и, как ни странно, вполне искренне заявил Вячеслав. – У нас же взаимозаменяемость. Так что я на время отсутствия отца Николая должен исполнять его прямые обязанности, – и, почесав в затылке, уточнил: – Частично.

– Ну, тогда… Грешен я, отче Вячеслав, – начал князь со вздохом. – Я ведь чего хотел – единства на Руси добиться. А на деле чего достиг? Окончательного раскола. Ведь теперь ни черниговцы, ни новгород-северцы со мной уж точно ни в какой союз не войдут. Про южное Переяславское княжество и вовсе молчу. Да и остальные тоже, едва узнают о том, как я князей, будто разбойников, на дубах развешиваю. Вот и думаю, то ли двойку себе за брак в работе поставить, то ли сразу кол жирный.

– Тю на тебя, дурилка ты картонная, – искренне возмутился воевода. – А Муром? А Владимир с Ростовом, Суздаль с Юрьевцем, Тверь с Ярославлем, Димитров с Москвою?! Они что, по-твоему, совсем ничего не стоят?!

– Димитров с Москвою, – хмыкнул презрительно князь. – Ты бы еще какой-нибудь Муходранск приплюсовал, – вздохнул он. – Зато сам посчитай: открытая вражда с Черниговским и Новгород-Северским княжествами, да еще скрытая – со всеми остальными, а это Киев, Галич, Новгород, Волынь, Смоленск…

– Ну, конечно. Давай собирать все в кучу, – не пожелав даже выслушать до конца, оборвал друга воевода. – Ты, между прочим, всего два года здесь живешь, а вон уже сколько наворотил. Из князя какого-то захудалого Ожска – между прочим, если он и лучше Москвы, то ненамного – ты же вырос в передовики-феодалы. С твоими владениями по территории уже ни одно княжество не сравнится, а ты сопли распустил. Ты, родной, чего вообще-то хотел: от Карпат до Дальнего Востока державу раскинуть? Это ж тебе не кино, а жизнь, балда.

– А я и не распустил, – возразил князь. – Я просто думаю, выход ищу приемлемый из создавшейся ситуации.

– Как говорила моя мамочка Клавдия Гавриловна, – поучительно заметил воевода, – если с такой угрюмой мордой думать, то и выход отыщется точно такой же мрачный. У тебя вон парень на выданье. Сколько ему уже? Женить-то не думаешь? Или в Чернигове малолетних княжон нет?

Заметив, как оживилось лицо друга, он, ухмыльнувшись, гордо похвалился:

– Это только один вариант. Давай-ка сейчас в парилочку, и я тебе там под веничек столько их накидаю – замучаешься выбирать.

– Думаешь, успеем до Калки? – вздохнул Константин, вставая с лавки.

Вячеслав в ответ только присвистнул.

– Да у нас времени вагон и маленькая тележка. Обязательно успеем. Должны успеть, иначе нам потомки не простят, – добавил он жестко и поторопил князя: – Пошли, а то Епифан там заждался уже.

Уже устроившись, поудобнее на полках – Вячеслав повыше, а Константин пониже – и ожидая, пока Епифан закончит колдовать с каменкой и примется за них, воевода, вспомнив, спросил:

– А от твоего арабского купца, ну, который монгольским шпионом оказался, ничего не слыхать?

– Тишина, – отозвался князь, тут же ойкнув от первого прикосновения к телу горячего распаренного березового веника, и добавил торопливо: – Самому интересно, жив ли он сейчас и на кого по-настоящему решил работать.

Он втянул в себя аромат свежевыпеченного каравая, которым густо запахло от кваса, щедро выплеснутого на каменку, и окончательно умолк – Епифан взялся за дело всерьез, так что стало не до разговоров.

А арабский купец Ибн-аль-Рашид был жив. Более того, именно в этот день банных утех рязанского князя купец окончательно убедился в том, кому следует помогать по-настоящему, а кому – только на словах.

Если раньше он еще как-то сомневался, да и страх играл немалую роль, то теперь…

Проехав по почти полностью разрушенной Бухаре и вдоволь наглядевшись на многочисленные и до сих пор не погребенные трупы ее жителей, он уже почти не колебался. От изобилия покойников его стало мутить, едва они въехали в некогда великий город. Несколько раз Ибн-аль-Рашид, будучи не в силах справиться с рвотными потугами, слезал со своего невозмутимого верблюда и надолго задерживался возле пересохшего арыка – желудок выворачивало чуть ли не наизнанку. Трупы были повсюду – обезображенные, изувеченные, гниющие. У многих вспороты животы, монголы искали там серебряные дирхемы и золотые динары.

Широких раскидистых платанов и чинар, под сенью которых так славно отдыхалось в знойные летние дни, тоже не было. Степняки вырубили их подчистую. Многие дома, правда, оставались целыми, так же как и караван-сарай[97], но все равно от них веяло каким-то унынием и заброшенностью.

Но главное – запах. Отовсюду несло такой вонью, что заходить куда-либо было просто чревато. Удушливо сладкий запах гниющей плоти еще долго преследовал купца. Не меньше десятка верст отмерил он, удаляясь от бывшей семивратной жемчужины Средней Азии, прежде чем аромат смерти немного поутих и перестал преследовать Ибн-аль-Рашида. Вот тогда-то он и определился до конца.

Купец всегда и всюду в первую очередь созидатель, повелитель монголов – разрушитель. Они сходились только в одном. Как торговые пути объединяют державы, так и Чингисхан соединял воедино земледельческий Китай, диких кочевников степей и великую некогда державу шаха Хорезма в единое целое.

Но и здесь тоже имелись различия. Ибн-аль-Рашид и ему подобные делали это с помощью мира, всячески укрепляя его, ибо он выгоден каждому торговцу. Цементом им служили товары и серебро с золотом.

Великий потрясатель вселенной тоже крепил его, но с помощью войны, склеивая свои обширные и весьма разношерстные территории исключительно жестокостью и кровью. И на этом пути Ибн-аль-Рашиду было явно не по пути с монгольскими воинами.

В ставку Чингисхана купец в сопровождении корукчиев[98]прибыл уже под вечер. Она располагалась в уютной некогда долине, окруженной со всех сторон невысокими пологими холмами. По пути его несколько раз останавливали многочисленные разъезды, но всякий раз разочарованно отпускали. Выручала пайцза.