Рождественские истории (сборник) - Чарльз Диккенс

самом деле? Я точно помню, что никогда не обращала на Джона особого внимания; никогда о нем не думала. А если бы я сказала, что ты выйдешь замуж за мистера Тэклтона, ты бы меня стукнула. Ведь правда, Мэй?

Хотя Мэй не сказала «да», она совершенно точно не сказала «нет» — и вообще никаким образом не выразила несогласия.

Тэклтон засмеялся — довольно громко и визгливо. Джон Пирибингл засмеялся тоже, в своей обычной добродушной манере; по сравнению с Тэклтоном, его смех казался шепотом.

— Ну и что? Никуда вам от нас не деться! — заявил Тэклтон. — Где все эти ваши молодые женихи, а?

— Некоторые в могиле, — ответила Кроха, — другие забыты. А некоторые, окажись они сейчас здесь, решили бы, что нас подменили. И ни за что не поверили бы своим глазам. Не поверили бы, что это на самом деле, что мы и вправду смогли их забыть. Нет! Ни за что бы не поверили!

— Эй, Кроха! — воскликнул возчик. — Женушка!

Она говорила так горячо и страстно, что, без сомнения, оклик был не лишним. Муж перебил ее очень мягко, просто желая заступиться за старого Тэклтона; однако это оказалось действенным: Кроха умолкла и больше не произнесла ни слова. Даже в ее молчании чувствовалось какое-то необычное волнение, которое подозрительный Тэклтон, направив на нее свой прищуренный глаз, отлично заметил — и запомнил.

Мэй тоже не промолвила ни словечка — ни дурного, ни доброго, — а только тихо сидела, опустив глаза, не проявляя никакого интереса к происходящему. Разговором завладела достойная леди, ее мать: она изрекла, что девушки девушками, прошлое прошлым, и уж коли молодежь молода и легкомысленна, она и ведет себя как все молодые и легкомысленные особы, — а потом произнесла еще несколько таких же звучных и неоспоримых сентенций. А после благочестиво заявила, что, благодарение Небесам, уж ее дочь Мэй — покорное родительской воле послушное дитя, на счет которой рассуждение о молодых красивых женихах отнести никак нельзя. А что касается мистера Тэклтона, — очень выразительно произнесла она, — он, вне всякого сомнения, образец для нравственного подражания и лучший зять, которого она только может пожелать.

Что касается семьи, в которую он так скоро намерен влиться — надо признать, после многих настойчивых просьб, — она полагает, мистеру Тэклтону известно: хотя и не столь богатая, семья эта имеет некоторые правомерные притязания на аристократичность происхождения; и если бы определенные обстоятельства, не сказать, чтобы совсем уж не связанные с известнейшей «Индиго Трейд» — впрочем, не будем об этом, — сложились иначе, семья имела бы сейчас значительное состояние. Дальше миссис Филдинг заявила, что вовсе не намерена намекать на дела прошедшие и упоминать, что в течение долгого времени ее дочь отвергала сватовство мистера Тэклтона, и что она не станет говорить еще множество всяких вещей — все их она подробнейшим образом перечислила, — и все это очень долго, длинно и многоречиво.

Наконец миссис Филдинг подытожила — представив это умозаключение результатом своих многолетних наблюдений и жизненного опыта: что чем меньше в браке того, что романтически и глупо называется любовью, тем этот брак счастливее; и что она может предсказать для грядущего брака целый океан блаженства: разумеется, наполненного не восторгом и экстазом, — а степенного, солидного и правильного. А потом заверила честную компанию, что завтра наступит день, ради которого она, собственно, и жила; и что когда этот день минует, она более ничего не попросит у Бога; только разве что смерти и достойного упокоения.

Поскольку эти реплики ответа не предполагали — таково счастливое свойство всех реплик ни о чем, — они оборвали беседу и перенесли общее внимание на паштетный пирог, холодную баранью ногу, картофель и фруктовую сдобу. А чтобы не пренебрегать пивом, Джон Пирибингл произнес тост в честь предстоящей свадьбы и предложил выпить по бокалу прежде, чем он продолжит свою поездку.

Ибо вам следует знать: здесь он остановился ненадолго, отдохнуть и задать корма старому коню. Возчику надлежало проехать еще четыре или пять миль дальше по дороге; а вечером, на обратном пути, он забирал Кроху и устраивал себе еще один перерыв. Таков был распорядок дня во время всех подобных встреч с самого начала.

Кроме жениха и невесты, за столом присутствовали еще два человека, которые повели себя необычно. Первой была Кроха, слишком раскрасневшаяся и взволнованная, чтобы обращать внимание на маленькие происшествия данного момента, а второй — Берта, которая торопливо встала прежде остальных и вышла из-за стола.

— Счастливо оставаться. — Здоровяк Джон Пирибингл уже натягивал свое плотное пальто. — Вернусь как обычно. Всем до встречи!

— До встречи, Джон, — ответил Калеб.

Старый мастер сам напоминал сейчас заводную игрушку: он махал рукой, не отрывая от Берты встревоженного и удивленного взгляда.

— И тебе до встречи, мой мальчик, — сказал славный возчик, склоняясь и целуя ребенка, которого Тилли Слоубой, желая наконец добраться до угощения, уложила спать (что странно, безо всяких повреждений) в расстеленную Бертой детскую кроватку. — До встречи! Придет время, и уже ты, дружок, будешь выходить на мороз, оставляя старого отца в тепле наслаждаться трубочкой и греть ревматизм у камина. Да? Кроха, ты где?

— Здесь, Джон!

— Иди-ка сюда, — позвал возчик, звучно хлопнув в ладоши. — Где моя трубка?

— Ой! Я совсем забыла про трубку, Джон.

Забыла про трубку! Слыханное ли это дело! Она! Забыла про трубку!

— Я… я прямо сейчас ее набью. Сейчас, минуточку.

Однако быстро не вышло. Трубка лежала на обычном месте, в кармане возчикова пальто вместе с кисетом Крохиной работы; именно из него Кроха брала табак для набивки, — но сейчас ее руки так тряслись, что узел шнурка оказался затянут (впрочем, такую маленькую руку можно вытащить безо всяких трудностей, я уверен), — и все получалось вкривь и вкось. Засыпать табак в чашечку и разжечь трубку — эти мелочи, в которых она была обычно так ловка и которые я выше расхваливал, — были произведены просто ужасно. Во время всего действия Тэклтон, злобно прищурившись, сверлил Кроху взглядом (едва ли можно утверждать, что кто-то добровольно смотрел ему в глаза, слишком уж взгляд его напоминал капкан) — чем усиливал ее смятение в очень большой степени.

— Ох, Кроха, какая ты сегодня неуклюжая! — заметил Джон. — Лучше бы я сам набил!

С этими беззлобными словами он вышел, и некоторое время до оставшихся доносился собачий лай, топот копыт, скрип колес — привычная музыка дороги. Между тем Калеб так и стоял неподвижно, не отводя взгляда от дочери, с прежним выражением на лице.

Наконец он мягко позвал:

— Берта! Что с тобой? Ты сегодня сама на себя не