Горячие деньги - Дик Фрэнсис

Малкольм посмотрел на последнюю страницу и тяжело вздохнул. Спросил у инспектора:

— Можно будет их забрать? Вам ведь они не нужны? Не будет ведь никакого суда, Эйл поколебался, но сказал, что, пожалуй, они ему действительно не нужны. Он пододвинул всю стопку к Малкольму и положил сверху конфетную коробку.

— А можно забрать маяк с часами? — спросил я.

Инспектор достал из шкафа коробку от конструктора, написал в расписке на служебном бланке, что он нам их вернул, и протянул Малкольму на подпись.

Прощаясь, инспектор сказал:

— Конечно, все это ужасно, господин Пемброк, но мы наконец можем закрыть это дело.

Оба расстроенные, мы в молчании вернулись в «Ритц». После обеда Малкольм выписал и отправил по почте чеки, которые должны были разрешить все материальные проблемы многочисленного семейства Пемброк.

— А что с ведьмами? — спросил Малкольм. — Если Хелен и этот кошмарный Эдвин, и Беренайс, и Урсула, и Дебс получат свою долю, как насчет остальных трех?

— Решай сам. Это же твои жены, — сказал я.

— Бывшие жены.

Малкольм пожал плечами и выписал им тоже по чеку, говоря:

— Недорого досталось — не больно жалко. Проклятая Алисия этого не заслужила.

— Не подмажешь — не поедешь, — отозвался я.

— Хочешь сказать, я от них откупаюсь? — Он до сих пор никак не мог в это поверить. До сих пор считал, что богатство их развратит. Думал, что только он один может оставаться разумным и рассудительным со своими миллионами.

Отец выписал последний чек и вручил его мне. Мне неловко было брать эти деньги — Малкольм даже удивился и сказал:

— По совести, тебе причитается вдвое больше, чем каждому из них.

Я покачал головой, разволновавшись из-за такого пустяка.

— Чек датирован следующим месяцем, — заметил я.

— Конечно. И все остальные тоже. У меня нет такой большой суммы наготове в банке. Нужно будет продать кое-какие акции. Семейству должно хватить пока обещания, а деньги будут через месяц.

Я заклеил конверты. Нет, Малкольм совсем не жестокий.

Во вторник я предложил поехать к Робину. Малкольм не возражал.

— Он, наверное, не помнит Сирену, — сказал отец.

— А мне кажется — помнит.

Мы ехали на машине, которую я нанял вчера для поездки в Квантум, и снова остановились в городке купить игрушки, шоколад и пакетик воздушных шаров.

Я прихватил с собой коробку с маяком и часы с Микки Маусом. Может, Робин ими заинтересуется? На что Малкольм только покачал головой.

— Ты же знаешь, что он не сможет их завести.

— Но он может их помнить. Откуда нам знать? В конце концов, это были его и Питера игрушки. Сирена подарила им часы и сделала этот маяк.

В комнате у Робина было очень холодно — французские окна были распахнуты настежь. Малкольм неуверенно прошел через комнату и закрыл их, но Робин подбежал и снова распахнул. Малкольм погладил Робина по плечу и пошел к входу. Робин посмотрел на него очень внимательно, с каким-то озадаченным выражением на лице, и на меня точно так же — как будто стараясь нас вспомнить, но безуспешно. Я и раньше не раз замечал у него такой взгляд.

Мы разложили перед ним новые игрушки. Робин потрогал их и оставил. И вот я открыл коробку из-под конструктора и достал его старые игрушки.

Робин бросил на них мимолетный взгляд и неожиданно быстро заходил по комнате кругами. Прошел так несколько раз, потом приблизился ко мне, показал на пакет с воздушными шариками и стал складывать губы трубочкой и раздувать щеки, как будто надувая шарики:

— Пф-ф-ф… пф-ф-ф…

— Боже мой! — вырвалось у Малкольма.

Я открыл пакет с шариками и надул несколько штук, завязал узелки на шейках и бросил на пол. Робин стоял рядом и раздувал щеки, пока я не надул все шарики, которые были в пакете. Он был возбужден и не переставал с силой выдувать воздух, как будто поторапливая меня.

И вот все шарики раскатились по полу — голубые, красные, желтые, зеленые, белые… Робин стал прыгать по комнате и яростно давить шарики — один проткнул ногтем, на другой с силой наступил пяткой, еще один прижал к стене ладонью — давал выход гневу, который не мог выразить словами.

Обычно после этого ритуала Робин успокаивался, тихо усаживался в углу и смотрел, почти не мигая, прямо перед собой, на разноцветные клочья, оставшиеся от шариков.

Но на этот раз он подбежал к столу, схватил маяк и грубо разломал на четыре или пять кусков, которые с силой вышвырнул через окно подальше в сад. Потом поднял часы и злобно открутил от них проволочки вместе с руками Микки Мауса.

Малкольм ужаснулся. Тихий и послушный Робин выплескивал свою ярость таким способом, который был доступен его немому телу. Гнев его поражал своей неистовой силой.

Мальчик схватил часы в правую руку и пошел вдоль стены комнаты, стуча ими о стену при каждом шаге. Шаг — удар, шаг — удар, шаг — удар.

— Останови его, — взмолился потрясенный отец.

— Нет… слушай, он говорит!

— Он не говорит.

— Он говорит нам…

Робин дошел до окна и изо всех сил бросил искалеченные часы в сад. Потом начал издавать какие-то неясные звуки, мычать, реветь без слов. Его голос охрип и огрубел от долгого молчания и оттого, что мальчик постепенно превращался в мужчину. Звуки, казалось, возбуждали Робина, все его тело напряглось, выталкивая наружу его голос, звуки, плотина молчания наконец прорвалась… и хлынули слова.

— Ааах… ааах… ааах… Не-е-ет… не-е-ет… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Он взывал к небесам, к своей горькой судьбе, к ужасной несправедливости этого тумана в его мозгу. Взывал гневно и неистово. — Сирена… не-е-ет… Сирена… не-е-ет… — Но постепенно слова становились все бессмысленнее, они становились просто совокупностью звуков, не более.

Я подошел вплотную к Робину и заорал ему на ухо:

— Сирена умерла!

Он немедленно перестал кричать.

— Сирена умерла! — повторил я еще раз. — Как часы. Разлетелась на куски. Уничтожена. Мертва.

Робин повернул лицо ко мне и со смутной надеждой посмотрел мне в глаза. Его рот был полуоткрыт, но ни единого звука он не издавал, и внезапная мертвая тишина так же угнетала, как недавние крики.

— Си-ре-на у-мер-ла, — снова сказал я, отчетливо выговаривая каждый слог, напирая на значение слов.

— Он не понимает тебя, — сказал Малкольм, а Робин пошел в угол, сел, обхватив колени руками, уронил голову на руки и начал раскачиваться из стороны в сторону.

— Сиделки считают, что он понимает почти все, — сказал я. — Не знаю, понял ли он, что Сирена умерла. Но, по крайней мере, мы постарались ему об этом сказать.