Феникс - Эдуард Арбенов

Так показалось Дитриху. И он опустил приготовленный к выстрелу пистолет…

10 часов 32 минуты.

Ольшер докладывает начальнику управления шпионажа и диверсий службы безопасности Вальтеру Шелленбергу о происшествии в «Тюркостштелле». Страшном происшествии. Нужна сила воли, чтобы сказать это бригаденфюреру. Капитан понимает, чем может кончиться доклад, и смотрит с тоской на шефа. На складки у рта. Когда бригадефюрер злится, складки западают глубоко, губы поджимаются и начинают вздрагивать.

– Все? – ставит точку этими вздрагивающими губами Шелленберг.

– Все, господин генерал.

Шелленберг связывается с начальником полиции и службы безопасности Кальтенбруннером. Говорит, сдерживая волнение:

– Прошу поставить в известность рейхсфюрера.

Ольшер сидит как приговоренный. Слушает. Отмечает этапы развития событий. События разворачиваются уже без него. Он вычеркнут. Сейчас зазвонит телефон у Гиммлера. Один, другой. Забегают люди на Принц-Альбрехтштрассе. Заработает секретная служба. Полетят шифровки. Ольшер не сомневается, что операция, которую готовят все инстанции полиции безопасности и службы безопасности в Германии и в оккупированных областях, будет отменена. Огромная машина, предназначенная для нанесения удара, мгновенно остановится. Бессмысленно, даже преступно осуществлять операцию, о которой предупрежден противник.

Ольшер чувствует, как холодеют у него руки, как подступает к горлу тошнота.

А Шелленберг молчит. Смотрит на аппарат, над которым вот-вот вспыхнет сигнальная лампочка, и молчит.

– Какой будет приказ? – нарушает тишину капитан. Он имеет в виду приказ, решающий судьбу начальника «Тюркостштелле».

Бригаденфюрер возвращается взглядом к тому месту, где должен находиться Ольшер. Думает. Довольно долго.

– Идите! – говорит Шелленберг. – Приказ поступит в течение ночи.

Ольшер уходит. Уносит свое развинченное тело.

Уже работает секретная служба: «Приказ номер триста семь дробь шестьдесят два, литер “зет” отменяется. Отменяется. Отменяется… Получение этого распоряжения подтвердить немедленно».

9 часов 4 минуты.

Время снова отступает. На двадцать восемь минут. Это нужно для того, чтобы застать Саида дома, на Шонгаузераллей. Около газовой печки. Рядом с Паулем Хенкелем. Старым, больным Хенкелем. Он прилепил к животу грелку, согнулся – так ему легче, – а ноги подсунул под печь.

Хенкель тоже причастен к событиям. Он – отец Рут, тесть президента и в какой-то степени сотрудник Туркестанского национального комитета. Правда, старик не чувствует себя родственником людей с положением. Все, что есть у Пауля, – в этой комнате: старая обветшалая мебель, несколько картин малоизвестных художников и паек военного времени. И еще жена – седая, полная Марта. Обожающая дочь и равнодушная к мужу. Равнодушная потому, что старый Пауль осуждает Рут, уходит из дому, когда та появляется на Шонгаузераллей. К счастью для Пауля, это случается редко. За последний год она была здесь дважды. Второй раз, провожая Саида.

Хенкель хорошо говорит по-французски, он передал дочери свое богатство, поэтому Рут и работает диктором на «Рундфунке». Больше ничего не смог ей передать. Денег у старика не было, а мысли Пауля оказались ненужными Рут. Она живет собственными идеями.

Старик не уверен, что идеи эти хороши. Не уверен и в том, что такие люди, как его дочь или зять, должны находиться у власти, пусть вне Германии. Это оскорбляет людей, оскорбляет Пауля Хенкеля.

О власти сейчас и говорит он Саиду. Не о Гитлере, не о Геринге – Пауль знает, что о них говорить нельзя. Можно говорить вообще о власти, о справедливости. Вспоминать историю. Далекую, украшенную такими именами, как Демосфен, Сократ или Цезарь… Можно еще говорить о человеке, о бренности всего существующего. О несчастном Азизе, упавшем на асфальте. Пауль, как и Саид, не знает, кто убил Азиза. А если бы старик узнал, не поверил бы. Впрочем, он не поверил и в убийство Мустафы Чокаева, хотя многие намекали на это и даже называли имя убийцы. Нет, Пауль лучшего мнения о людях.

Хенкель прерывает свою спокойную речь только для того, чтобы поудобнее пристроить грелку или вздохнуть: «Да, жизнь человеческая…»

Так может пройти весь вечер. Старик будет говорить, Саид слушать. Пытаться слушать.

Вдруг вспыхивает звонок в передней. Все вздрагивают. А Саид бледнеет. Кто может звонить к Хенкелям в такое время? Азиза нет. Азиз мертв…

– Что это? – спрашивает фрау Марта.

– Иди узнай, – ворчит Пауль. – Наверное, несчастье. В наше время в дом входит только несчастье.

– Боже!

Она идет в переднюю. А там уже стучат в дверь. Сапогами.

– Открывай!

– Кто? – губы у фрау Марты трясутся.

– Гестапо.

Вот и все. Кому-то в доме надо собираться. В дорогу.

Саид узнает голос Берга. Вскакивает. Идет к двери, чтобы увидеть его. Понять, зачем он здесь.

Часы показывают девять ноль четыре. На четыре минуты задержался Берг. Штурбаннфюрер, составляя график операции, против адреса «Шонгаузераллей, 57» пометил – 21 час. Почти точно.

Берг стоит на пороге. В черном лакированном плаще, в фуражке со свастикой и белым черепом. Лицо серое, застывшее, почти каменное. Губы сжаты. Он разжимает их, чтобы сказать беспощадное:

– Все остаются на своих местах. Сопротивление бесполезно.

«Это не он. Не Берг!» – думает Саид. И отшатнулся. Пытается уйти. В это время оберштурмфюрер ударяет его в лицо.

– Сволочь! Мы научим тебя уважать законы Германии.

Сзади напирают гестаповцы. Вбегают в коридор, перешагивают через Саида. Кто-то давит сапогом его локоть.

– Приступайте к обыску! – рявкает Берг.

Это все-таки Берг. Его глаза. Они смотрят зло на Саида. С ненавистью.

Оберштурмфюрер опускается на корточки, начинает ощупывать Исламбека.

– Где? – едва слышно спрашивает он Саида. Только двое в коридоре: Берг и Саид. Остальные в комнатах.

Хоть бы улыбнулся, что ли. Смежил веки, дал понять: я Берг. Нет. Каменное лицо.

Неужели провокация!

– Где? – повторяет Берг. Гестаповец торопится. Ему надо получить ответ. Рядом люди. Совсем близко.

А если это Берг? Все-таки Берг.

– У нее…

Лицо меняется. На нем досада.

– Черт возьми!

Саид не понимает, чем недоволен Берг. Он же сам велел вернуть документ Надие. Или забыл?

Поднимается гестаповец. Пинает легонько Исламбека.

– Ауф!

Гаркает на всю квартиру:

– Подлецы! Им не дорога Германия. У них нет ничего святого.