Обреченность - Сергей Герман

Снова захлопали выстрелы, и партизаны окончательно скрылись в лесу. Уже бегом казаки бросились дальше. В горах наткнулись на несколько полуразвалившихся хижин, перед которыми несколько коз щипали траву. Кроме древней старухи здесь не было ни души. Как только старая поняла, что ее козам ничто не угрожает, она разговорилась. Старуха оказалась совершенно глухой.

– А-ааа? – поворачивала она к казакам свое заросшее седым мхом ухо.

– Бабка, партизаны есть?

– Кой, кой?..

«Кой» – означало «кто».

Казак Миша Дедов восторженно крутил головой.

– Молодец, старая, прям как моя бабаня. К нам в 30-м пришли за хлебом, а она: «Ась! Не слышу трошки». Так и ушли комсюки, ничего не нашли. А мы благодаря этому спрятанному мешку и выжили. Считай, бабаня всю семью спасла.

В одной из хижин нашли большое количество окровавленных бинтов. По-видимому, тут был их перевязочный пункт. В лесу, севернее и ниже перевала, нашли несколько мертвых партизан, как видно, скончавшихся от потери крови. Их принесли в село. Почти сразу же разобрали родственники. Остались только пулеметчики, которых убил Муренцов.

– А этих что не забрали? Родни, что ли, нету? – спросил Ганжа. – И не заберут. Далеко у них родня. Русские это. Наверное, десантники. Братья. Видишь, как похожи?

– Ты вот что, малой, принеси лучше две лопаты. А если утруждаться не захочешь, то одну. Я сам все сделаю. Негоже солдата непохороненным бросать.

Муренцов видел, что Юрке неохота возиться с копанием могилы, но тот решительно возразил:

– Отчего же не похоронить, Сергей Сергеевич. Зараз могилку выроем и похороним. Можа, и нас кто-нибудь пожалеет.

Русских пулеметчиков похоронили под старым раскидистым буком. Их тела положили на прикрытое зелеными ветками дно могилы. Сложили на груди перепачканные землей и ружейным маслом руки со сломанными ногтями. Накрыли лица чистой тряпицей. Засыпали землей. На могильный холмик, аккуратно притоптанный сапогами, поставили наскоро выструганный деревянный крест. Юрка, послюнявив химический карандаш, написал:

– Русские солдаты. Погибли 5-го мая 1944 г. Господи, упокой их души.

Муренцов сказал Юрке:

– Ты иди, хлопчик. А я еще посижу.

Муренцов лег на траву и долго глядел на медленно плывущие белые облака. Там наверху было спокойно и тихо, и казалось, что души только что убитых им людей укоряюще смотрят на него сверху. Ни голубиного клекота, ни птичьего щебетания не было слышно вокруг. Только много-много лет назад, умирая в Донской степи, слышал Муренцов такую глубокую и печальную тишину, когда казалось, что он слышит биение собственного сердца. Муренцов задумался и задремал подле могилки. Разбудил его Юрка. Он тряс его за плечо.

– Сергей Сергеевич, командир полка прибыл. Построение.

Сотня уже стояла в строю, ждала командира полка.

На высокой злой кобыле свечой застыл есаул Щербаков. Левая рука натянула поводья. Норовистая кобыла, закинув голову и приседая на задние ноги, хрипела и пятилась.

Полковник Кононов, послав коня в галоп, перед командиром эскадрона резко натянул повод и поставил коня свечой. Щербаков бросил руку к виску, но Кононов отмашкой руки резко оборвал доклад. Выдохнул:

– Казаки!.. Дети мои! – Сотня поедала его глазами. Казалось, что прикажи он сейчас умереть – и все умрут как один. – Сегодня вы снова воевали и снова победили! Но победили вы благодаря нашему славному товарищу казаку Муренцову. Поэтому сегодня, с этой минуты я произвожу его в офицерский чин и назначаю командиром взвода вместо сотника Нестеренко.

Голос у Кононова был то душевный и добрый, густой и вязкий, как колесный деготь, то становился жестким и резким, как звук затвора.

– Но есть у нас и неприятная весть. Сегодня вот этой самой рукой я должен наказать человека, который чуть не погубил сотню. Мне горько, сердце мое плачет. Потому что этот человек – казак. И я казак. А сегодня я должен собственной рукой привести в исполнение свой приговор.

Кононов обвел подчиненных тяжелым взглядом, ставшим просто ледяным, повел хищными своими усами. Помолчал несколько секунд.

– Вывести сюда сотника Нестеренко!

Два спешенных казака вывели Нестеренко. Он был без оружия и головного убора, мертвенно-бледный.

– Раздевайся! – приказал Кононов. – Сапоги скидай!

Трясущимися руками Нестеренко стянул сапоги, расстегнул пуговицы кителя. Аккуратно сложил его у своих сапог.

Строй замер.

Прямо на глазах казаков Нестеренко покрывался холодной испариной. Лицо у него резко ввалилось, натянув кожу на лбу. Кожа лица, на груди, на руках стала серого, прелого цвета. Нестеренко смотрел в землю, на желтые ногти пальцев ног. Кононов махнул рукой. Двое казаков выкатили бочку с недопитой ракией.

– Слушай меня, сынок. Прежде чем я во-оот этой рукой приведу приговор в исполнение, ты сейчас возьмешь бочку и покатишь еево-ооон на ту горушку. Сотня будет стоять ждать, пока ты не управишься. Выполня-яяяять!

Голый по пояс Нестеренко катил бочку, упираясь плечом и руками, подталкивая ее спиной, содранная кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий пот выедал глаза.

Через час Нестеренко стоял на краю горы, прижимаясь к бочке, чтобы никто не видел его дрожащих ног.

– Карабин мне! – приказал Кононов. Сотня затаила дыхание.

Грохнул выстрел. Пуля ударила в металлический обруч, бочка потеряла равновесие, кувыркнулась и покатилась с обрыва в пропасть.

– Нестеренко! Ко мне. Бегом! С этой минуты поступаешь в распоряжение хорунжего Муренцова. Рядовым! Выполня-яяять!

По выровненным рядам прошел шелест, будто ветер расчесал ковыль. Заржал конь. Сотня дрогнула и заревела изо всех сил:

– Любо батьке!

После построения Кононов пригласил Муренцова в дом, где располагался командир сотни. Полковник скинул себя мохнатую бурку, повесил ее на крючок у двери. От бурки кисло пахнуло устоявшимся конским потом. Кононов указал на ближайший к столу стул:

– Садись.

Муренцов сел. Мельком успел охватить взглядом комнату. Это была обычная комната, такая же, какую занимал он сам, только, может быть, чуть больше размером. Стена с двумя окнами, смотревшими на дорогу. Почти совсем не было мебели. В углу, направо, находилась кровать; подле нее, ближе к двери, тумбочка. На середине стоял простой тесовый стол, покрытый белой льняной скатертью; около стола три плетеных стула. У противоположной стены от окон, в углу стоял небольшой, простого дерева темный шкаф. В углу над кроватью темнел лик иконы, как бы затерявшийся в полутьме. Икона была большая, старинная, писанная на куске потемневшей от времени доски.

– Смотрю я на вас, господин хорунжий. Сложный вы человек, загадочный. Образованный, хорошо воспитанный, манеры опять же… С казаками не конфликтуете, и с немцами у вас ровные отношения. Но друзей нет, водку ни с кем не пьете. В бою бесстрашны, безжалостны, но… в меру. Год назад в белорусских лесах мальчика спасли. Кто вы, Муренцов? Может, расскажете о себе?..