Кто не боится молний - Владимир Сергеевич Беляев

механизм. Потом достал из бумажника бритвенное лезвие, острым уголком тронул какой-то винтик и, покрутив заводной ключ, плотно закрыл крышку. Не глядя на часы, небрежно протянул их Зубрилину:

— Возьми!

Зубрилин приложил часы к уху и с недоумением посмотрел на Антона. Часы шли... И если бы эти часы могли не только отсчитывать время, но и измерять теплоту человеческих чувств, они бы показали, что в душе хмурого, неприветливого Зубрилина родилось дружелюбие и доверие к Антону Никиткину. Впрочем, командир отделения сержант Стамеска, человек опытный и практичный, заметил дружбу между двумя солдатами и направил ее на пользу службы. В дозор, в разведку или в наряд на кухню — везде он старался посылать рядовых Никиткина и Зубрилина в паре. Это не очень нравилось другим солдатам, ибо каждый был не прочь и на занятиях, и в наряде быть вместе с веселым и покладистым Антоном. Но законом жизни в армии является приказ командира, поэтому все было так, как приказывал командир.

Шло время, постепенно стиралась грань между старослужащими и молодыми солдатами. Антон Никиткин уже знал солдатское ремесло не хуже своего дружка Зубрилина, и никто этому не удивлялся.

Но все были крайне поражены, когда однажды в воскресенье, получив увольнительную, Антон заявил товарищам, которые тоже увольнялись в город, что он должен поездить сегодня по Ленинграду один, без свидетелей. Даже Зубрилина отказался взять в компанию.

— Ясное дело: с девушкой познакомился!

— Боится, чтобы не отбили.

— Да и совестно перед товарищами, что Вареньку свою позабыл, — высказывали солдаты разные предположения.

А Антон, плутовато поводя глазами, тихо посмеивался и суконкой тщательно натирал сапоги...

В казарму Никиткин возвратился вечером. Солдаты еще не спали и занимались своими делами. Он весь сиял от удовольствия.

— Вот красота, ребята! Сказка!

Антон вынул из кармана и рассыпал на столе пачку цветных открыток с видами Ленинграда.

— Смотрите! Вот!

Когда солдаты посмотрели открытки, Антон роздал сделанные по заказу друзей покупки: одному — мундштук, второму — новые погоны, третьему — гуталин.

— А себе что купил? — сердито спросил Зубрилин, показывая на пакет, положенный Антоном на тумбочку. Он все еще не мог простить Антону, что тот без него уехал в город.

— Это не себе, — ответил Антон, блаженно улыбаясь, как делают люди, когда вспоминают что-нибудь очень приятное и дорогое. — Это я... Ладно, так и быть. Только не ржать. Это невесте подарок. Отец мне к Новому году деньжат прислал, я их приберег и вот... Вареньке купил кое-что. Поэтому один и ездил.

— Поэтому? — обрадовался Зубрилин. И, не спрашивая Антона, развернул сверток. В нем оказались пестрая косынка, красивая сумочка, расческа и пудреница с круглым зеркальцем. Солдаты загалдели:

— Хитер, мужик!

— Знает, бес, что девчатам нравится!

— Гляди, чтоб с носом тебя не оставила. Письмо давно получил?

Этот брошенный кем-то вопрос заставил Антона нахмуриться. Действительно, последние месяцы письма от Вари приходили все реже и реже, да и куцые какие-то, неживые.

— Есть тебе письмо, Никиткин! — выкрикнул от дверей дневальный.

Антон быстро отобрал у ребят купленные вещи, завернул их в бумагу и, сунув в тумбочку, побежал к дневальному.

Письмо оказалось от младшего братишки, семиклассника Петьки. Как всегда, нетерпеливо Антон разорвал конверт и стал читать. И вдруг прочитал такое, что кровь отхлынула от лица, стало трудно дышать.

— Что-нибудь неприятное? — встревоженно спросил Зубрилин, следивший за Антоном.

— Да... нет, — ответил Антон. — Братишка вот пишет... Ничего особенного...

Он быстро вышел из казармы и вернулся лишь незадолго до отбоя.

Ночью, лежа в постели, ворочался с боку на бок, вздыхал. Сон не приходил. Перед глазами стояли слова из письма Петьки. Казалось, они приплясывали и подмаргивали, строили Антону рожи, переливались огненно-красными бликами.

«А на Варьку ты не надейся, — писал Петька, — она уже всем объявила, что выходит замуж за нашего нового киномеханика Ноздрева...»

Плохо спал в эту ночь и Зубрилин, который понял, что у дружка случилась беда.

Словно кто подменил Антона Никиткина с тех пор. Он стал задумчивым, рассеянным, куда девалась его неудержимая веселость. Песен больше не пел, ссылаясь на то, что простудил горло, а когда его спрашивали, почему не пляшет, говорил, что натер ногу. Веселых рассказов и шуток от него больше не слышали, на вопросы товарищей отвечал уклончиво.

— Что это твоя Варя давно не пишет? — спросил его как-то Зубрилин при всех товарищах во время чистки оружия.

Солдаты притихли и ждали ответа.

Антон молчал, продолжая протирать ствол автомата, а когда молчать стало неудобно, равнодушно сказал:

— Не пишет — и не надо. Другая напишет, мало ли девчат на белом свете.

Он деланно улыбнулся и даже засмеялся каким-то деревянным смехом.

И всем стало ясно, что Антон Никиткин, хотя и мастер на все руки, врать и притворяться не умеет.

— Перед товарищами душой кривишь? — сердито спросил у него Зубрилин.

Антон молчал. Ему казалось, что, если товарищи узнают о его горе, станет еще тяжелее. Да и стыдно было. Как могла Варя изменить такому парню, как он?! Хотел позабыть ее, но разве сердцу прикажешь? Еще острее и глубже почувствовал, как сильно и горячо любит девушку. А нужно было ненавидеть, презирать. Может, киномеханик Ноздрев действительно такой человек, что Антон Никиткин ему и в подметки не годится?

А Зубрилин и товарищи ждали ответа от Антона. И его прорвало, вырвалась наружу накипевшая в груди боль...

Пока он рассказывал, в комнату для чистки оружия вошли солдаты из других отделений. Но Антон уже не мог, да и не хотел останавливаться и продолжал свой рассказ до конца. Глядя на задумчивые лица друзей, он вдруг почувствовал огромное облегчение, будто вся ноша, которую он раньше нес один, легла теперь на плечи всех, узнавших о его горе.

— Да, брат Антон, — сказал ему Зубрилин, — трудное у тебя положение. Ударили тебя ножом в спину, и так, что не сразу опомнишься.

— А ты все же напиши ей, — посоветовал пулеметчик Морозов, розовощекий веснушчатый крепыш, который славился в роте тем, что очень любил писать письма. — Пристыдить ее надо. Этак, глядя на нее, то же сделает