Плач Абалона - Джейн Уэлч

Пип повернул голову посмотреть на волчонка. Того тоже кто-то перевязал.

Больше Пип почти ничего об этом дне не запомнил. Его взвалили на спину пони; лежать поверх цепей и ржавых капканов было неудобно. Трогу надели тугой железный ошейник. Кобольды тащились рядом все с большей неохотой, то и дело хмуро поглядывая на охотников.

К ночи Пип решил, что умрет от боли. Левая половина тела и даже лицо распухли. Но все равно он так намучился, что задремал, и во сне услышал крики мертвых: «Мама, мама, помоги мне!» Проснувшись, мальчик понял, что кричит сам.

Но его мама давно погибла. Память о ней была словно облако, в котором нельзя дышать. До сих пор Пип никогда не позволял себе думать о том дне, когда она упала под секирами ваалаканцев. Держался только тем, что не думал. Это ведь его вина. Он поклялся, что станет ее защищать, поклялся так искренне и страстно, как может лишь десятилетний мальчик. И все же она погибла. Потом мастер Халь нашел ее тело. Пипу не показали. Ходили слухи, будто ей рассекли голову, но, сколько он ни задавал вопросов никто не отвечал.

Не в силах поднять больную голову, Пип свернулся клубочком, прижимая волчонка к себе.

Больше боль ему заснуть не дала. Рогатый месяц так медленно полз по небу, путаясь в острых верхушках елей, что казалось, будто утро никогда не наступит. Среди деревьев виделись танцующие в белых лунных лучах серебряные фигуры, и почти каждая что-то злобно бормотала. Иные девочки-подростки, почти нагие, лишь прикрытые полупрозрачными вуалями подбегали, дразнясь, пытались тащить его за руки, звали поплясать вместе с ними.

– Идем, мы знаем, как унять твою боль. Идем к нам, пожалуйста, – просили они, весело смеясь. – Поиграй с нами.

Пип протер глаза, а когда взглянул снова, волосы фигурок горели, а нежная кожа обугливалась, потом пошла пузырями, когда под ней стал с шипением плавиться тонкий слой жира. Мальчику было так больно, что он не мог даже бояться и лишь отчужденно смотрел на происходящее.

– Мать Великая, смилуйся, – прошептал он, когда видения стали таять. Он бредит – или к нему пришли призраки Хобомани?

Наконец месяц скользнул за деревья. Впрочем, уснуть все равно не удалось. Боль в руке накатывала в такт ударам сердца. Среди елей снова показались люди, а с ними лошади. Пип не стал обращать на них внимания, решил, что это просто горячка из-за зараженной раны.

Только когда под полог хвои просочилось серое зарево рассвета, он увидел, что люди настоящие. Склонив головы, друг к другу, они вели сосредоточенный разговор.

– И тот, что на лесной дороге, тоже. На ваалаканском тракте мы уже побывали, но он хочет, чтобы северный мост тоже был сломан. Потом велел заманить их глубже в чащу, чтобы уж точно никто не нашел. Говорит, что необходимо отвлечь внимание.

– Отвлечь, стало быть? Ну, я давно уже грозился подпалить рассадник.

Пип узнал голос охотника-кеолотианца, и хоть тот говорил скучно и однообразно, на мальчика его слова подействовали, как ушат ледяной воды.

Он прикрыл глаза, чтобы не догадались, что ему все слышно, и задумался: что же это значит? Брока решил пока не будить, пусть поспит. Лицо у старика почернело и раздулось от кровоподтеков.

У костра сидело восемь человек, неподалеку стояли пони, груженные шкурами и капканами. Всадник поднялся и пошел проверить, крепко ли связаны пленники, пнув по дороге попавшегося под ноги кобольда. Тот взвизгнул и отбежал к остальным, скучившимся подальше от огня.

Пип взглянул на них. Несчастные создания, столкнувшись с жестоким людским нравом, совершенно растерялись. Мальчик их терпеть не мог за причастность к своей беде, но все же был полон решимости разрушить любые замыслы Всадника.

– Они хотят лес поджечь, – прошептал он, когда охотник вернулся к костру. – Слышите вы? Они сами так сказали.

Один из кобольдов посмотрел на него близко посаженными глазами, потом разинул рот и скакнул к самому большому, вокруг которого все и собрались.

Внезапно кобольды смолкли. Всю дорогу Пип слушал их непрерывную болтовню, и вдруг наступила тишина. Еще миг, и маленькие существа просто пропали, исчезли в лесу неведомо каким образом.

Как ни странно, без них Пип почувствовал себя одиноко.

Каждый вдох давался с трудом. Чтобы заговорить, пришлось собрать последние остатки сил.

– Ступай с остальными.

Катрик покачал головой и погладил Каспара по лбу, отбросил с глаз слипшиеся от крови волосы.

– Думаете, я могу вас бросить? Барон мне никогда не простит.

– Он и не узнает, – уговаривал его Каспар.

– Вот уж не уверен. – Старик, кряхтя, приноровился тащить юношу за руки. – Ставлю фунт нюхательного табаку против щепоти, что эти мужички, вроде эльфов, раз, да и объявятся и шепнут ему на ухо пару слов. Я ведь счастливым умер, довольный, что хорошо хозяину послужил. И менять своих привычек не собираюсь. Так что подсобите-ка мне, я вас на плечо взвалю…

– Нет, Катрик, ты должен идти с остальными и спасать свою душу, – настаивал Каспар.

Однако колодезный мастер не слушал и продолжал его тянуть.

– Отпусти, пожалуйста, очень больно, – застонал Каспар.

– Вот это мне совершенно все равно. Доброта, говорят, штука жестокая. Гнить вас здесь я не брошу, тем более вы и не должны были тут оказаться. Вечно вы, мастер Спар, нос суете, куда не надо – видите, что вышло?

Как ни состарился Катрик за последние месяцы своей жизни, а все же сил в его коренастом теле хватило, чтобы поднять юношу на плечо. Кровь из раны стекала у Каспара по рукам и капала с пальцев, так что за ним оставался алый неровный след. Собаки принялись его вылизывать, прильнув мордами к мокрой земле, но близко не подходили, боялись лесничих.

Катрик шатался под тяжестью, и Каспар еще раз велел ему спасаться самому, но старик даже не ответил. Слева и справа стояли в зарослях дрока простолюдины, стояли и смотрели. Каспару было почти все равно. Он думал о другом. О тени. Чувствовал, что тень идет рядом. Кажется, почуяли ее и собаки, потому что стали испуганно озираться и отступили, поджав хвосты.

– Эй, лесничие! – крикнул Катрик. – Вы про нас забыли, что ли?

Серебряная стрела свистнула у него над головой, разбивая струи дождя, и улетела в кусты. Оттуда донесся сдавленный крик. Подбежавший лесничий, не переставая петь, перехватил Каспара и без труда понес на руках. Катрику он едва достигал плеча, но явно был куда сильнее.

– Это последние, – с вздохом облегчения сказал он товарищам.

– Последние! А те, что разбежались? – сухо спросил один, с зеленым пером на остроконечном колпаке. – Что скажет на это Талоркан?

Большинство душ столпилось у опушки. Несколько лесничих ходило между ними и обрабатывало раны, остальные стояли на страже с луками на изготовку.