Поскольку я живу - Марина Светлая

- Таня? – переспросила мать. – Таня, говоришь… И давно он?

- Ну откуда же я знаю! В декабре уже точно была! Может, и раньше.

- Черт, - вырвалось у Горовой, - неужели Зорина… Вот же ж дрянь!

Несколько мгновений Мила молчала, переваривая информацию. Но, кажется, процесс переваривания не задался. В голове все еще стоял туман. Завтра – праздник. Димы нет дома. Она в одиночестве глушит вино и рыдает. Маме – кому же ей еще рыдать теперь?

- Это кто-то из университета? – настороженно спросила она. – С кафедры?

- Соплячка деревенская, - возмущенно сказала Лидия Петровна. – Второкурсница. А такой мышью прикидывается!

- Второкурсница? – опешила Мила, осев вместе с телефонным аппаратом, который держала в руках, в кресло – слабость во всем теле резко сконцентрировалась только в ногах и почти подкосила ее. – Это ж сколько ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Красивая?

- Ай! Ничего особенного. Узнаю, что точно она, – вылетит со свистом!

- Да какая разница, вылетит или нет, если он к ней уйдет, мама?!

- А ты сделай так, чтобы не ушел!

- Как?! – выкрикнула Мила и зашлась плачем. Глаза опять наполнились слезами, и она не могла их удерживать. Она вообще не могла себя держать. Ей хотелось собственной головой все зеркала в доме перебить. Ничего не оставить. Потому что не нужен был ей этот проклятый дом без Димы.

- Ну твой же мужик, Мила! – вздохнула мать. – Накорми, напои, спать уложи… Не знаю, с работы его встреть, в ресторан сходите. А мужикам много не надо. Вся их любовь в одном месте.

- Это место сейчас мне недоступно! Господи, мам… может, пусть папа с ним поговорит? Или даже Димкин отец, а?

- И папа поговорит! Он ему веселую перспективу обрисует. Но наступать надо по всем фронтам, понимаешь?

- Ты мне эту Зорину покажешь?

- Зачем, Господи?

- Понять хочу, на что он повелся.

- Не поймешь, - авторитетно заявила Лидия Петровна, - но если сильно хочешь – покажу.

- Спасибо, - всхлипнула дочка. И зло, горько добавила: - С Рождеством… наступающим!

- И не реви! Нужен мужик – борись. На войне все средства хороши.

Мужик – был нужен.

Больше всего на земле был нужен этот мужик.

Она могла все забыть, все простить, жить дальше – если бы только он не бродил тенью по дому и не выдыхал с облегчением, переступая его порог.

Они познакомились года три назад – он, молодой специалист почти без опыта работы после архитектурного института, пришел в отцовский жилищно-строительный кооператив рядовым инженером, хотя и толковым. А женившись на Миле – совсем в скором времени после знакомства – получил должность повыше и благоволение Андрея Николаевича Горового, что в их городе в те времена значило немало.

Мила отдавала себе отчет в том, что Дима не от большой любви оказался с ней в ЗАГСе, а по вполне меркантильным соображениям. Дурой она никогда не была. И головой – все понимала. Но, как кошка, льнула к нему, только радуясь даже самой мимолетной его улыбке, обращенной к ней.

У нее такие варианты были – среди однокурсников, сотрудников, друзей отца! Она все перебирала. Пока не втрескалась по уши.

И черт его знает, как сложилось бы, если б в самом начале именно она не проявила инициативу.

Это случилось в конце сентября.

Она взяла отцовскую «волгу», отправила шофера курить бамбук. Подкатила к той стройке, где у Мирошниченко смена заканчивалась. И предложила его подбросить до общежития, в котором он жил в те времена.

Сразить должна была сразу и наповал. Нарядом, прической, макияжем. Раскованностью, чувством юмора, разудалым характером, которым так восхищался отец, считая, что в ней есть стержень.

Раскованность. Трижды ха.

До общежития доехали не сразу. Прямо там, в той «волге», несколькими часами позднее, после ужина с шампанским и прогулки на берегу моря они и стали любовниками. Это она его соблазнила, когда они оба были уже слегка на подпитии, перебравшись из своего кресла у руля в его, штурманское, и устроившись у него на коленях, широко раздвинув колени. Чувствуя его напряжение, судорожные движения бедер и руки, гуляющие по ее телу все увереннее. И торжествуя: она не ошиблась! Она ему нравится! Он тоже хочет!

Уже тогда Мила понимала – хороши действительно все средства. И никогда не боялась остаться непонятой или осуждаемой.

В общем-то, ей было плевать, лишь бы получить желаемое.

И тогда, и сейчас – она хотела его. А ни мать, ни отец ни в чем ей с рождения не отказывали.

Так как же вышло, что теперь ей отказывает собственный муж, который должен с рук у нее есть и благодарить за все, чего достиг в своем возрасте, тогда как другие в это время с хлеба на воду перебиваются?!

Мила несколько недель уже чувствовала: что-то происходит. Что – не знала, пока в новогоднюю ночь не услышала Димин шепот в коридоре, где стоял телефон:

«Тань, я еле пробился к тебе. Тань, с Новым годом, хороший мой… Слышишь? Не реви! Ну не реви, я тебя люблю, Тань. Я тебе обещаю… ну как что обещаю? Мы следующий год вместе встречать будем. Я не понимал просто, я сейчас понял – чужое тут все. А ты – родная… Я завтра приеду. Прямо утром приеду…»

Она не дослушала. Держась за стену, уползла в ванную, где, промакивая влажным холодным полотенцем собственные пылающие виски, пыталась унять бешеный порыв орать и крошить все, что попадется под руку.

А когда справилась с собой, вышла к ужину, как ни в чем не бывало, танцевала с Димкой, пила вино, пела с отцом – Андрей Николаевич певун тот еще был. И дочку свою всегда припахивал вместе с ним горланить. Она и горланила, уже почти упившись. А сама едва держалась, чтобы не взорваться слезами. Ночью к Димке ластилась, почти забывая о том, что подслушала в коридоре, а он ее, как ребенка, в одеяло увернул и в лоб поцеловал, отделавшись ласковым: «Спи, тебе завтра плохо будет».

Она вцепилась зубами в подушку, чтобы не разрыдаться, и тихо радовалась, что ему в темноте этого не видно. Так и тянулось неделю. Ничем не отличаясь от предыдущих, когда она уже начинала понимать, что происходит нечто странное, с единственной разницей в том, что теперь она – знала.

Мила в очередной раз всхлипнула, поставила телефон на его место на тумбочке и взглянула на часы. Шестое января. Время близится к десяти вечера. И уже все равно, поймет ли Дима правду по ее лицу. Бокал за бокалом она глушила вино весь день с той минуты, как он вышел из дому якобы на работу – в вечерние сумерки – и унес за собой всю ее жизнь. Покой, любовь, надежду. Все. Потому что ушел к другой женщине. И сейчас, по мере того, как часовая стрелка ползла по циферблату вверх, она накачивалась все сильнее, наплевав, чем это закончится.

А к черту закончится!