Любовь, опрокинувшая троны - Александр Прозоров

И только когда атаман Заруцкий завязал узлы, она наконец ответила:

– Я подумаю…

Подождав, пока казачий воевода облачится, царица распахнула дверь, сделала шаг наружу, обернулась и погрозила пальцем:

– Ладно, Иван Мартынович, на сей раз я вниму твоим уверениям. Но если ничего не изменится… – она гневливо вскинула подбородок, дернула плечом, отвернулась и направилась прочь из шатра, достаточно громко бормоча: – Он еще спорить станет! Оправдывать! А то я сама не созерцаю!

Свита пристроилась к царице по сторонам, охрана двинулась вперед, а Марина все еще словно бы переживала минувший разговор:

– Они всегда заодно! А тут просто дыхнуть нечем!

Свита молчаливо сочувствовала госпоже, у которой довольно часто случались серьезные размолвки с казачьим воеводой. И ведь никуда не денешься, с глаз не отошлешь – любимец государя, дьяк Казачьего приказа!

Вскоре Марианна вошла в царский шатер, но заседания Государевой думы, как полагала, застать не смогла. Царица прошла дальше, в избу и застала мужа читающим грамоты. Дмитрий поднял голову, на его лице тут же появилась улыбка. Коротышка вскочил, подбежал к супруге, обнял и поцеловал, махнул рукой на свиту:

– Снаружи подождите!

Царь всея Руси вернулся к столу, оттуда сказал:

– Нам надобно отъезжать, душа моя. Мы с боярами обсудили дела и обстоятельства возникшие и поняли, что надобно покидать сей лагерь. Полякам веры больше нет, совсем от рук отбились. Однако уходить не хотят. Силой гнать хлопотно. Проще отъехать самим. Опять же, так выходит, что Сигизмунд ныне Шуйскому врагом оказался, а Смоленск – город шуйский. Коли у Васьки шведская пехота объявилась числом в половину моей армии, пусть идет и защищает. А чтобы не боялся, осаду Москвы я на некоторое время сниму. Пред угрозой врага внешнего наша вражда с московским предателем не так важна. Надобно отбиться от Сигизмунда, меж собой опосля разберемся… Так что мы отбываем к югу, в Калугу.

– Как уезжать? Куда? – испугалась Марина. – Я не поеду!

Дмитрий удивленно поднял голову, и женщина горячо заговорила:

– Нет, ты торопишься! Здесь обжитое место, цивилизованные люди. Здесь богатый торг, запасы, здесь Москва рядом! С Василием договориться можно, раз такая беда. И с Сигизмундом… – она поняла, что заговаривается, и резко закончила: – Я не поеду!

– Милая, я тоже не хочу. Но надо!

– Не хочу! – воскликнула царица и выскочила из избы, оставив супруга в полном недоумении.

* * *

Этот разговор Дмитрий начинал еще несколько раз, упираясь в глухое: «Не хочу!»

Знал бы он, что точно такие же уговоры и так же часто царица Марина слышала от атамана Заруцкого! И точно так же отвечала воеводе отказом.

Хрупкая польская красавица никак не могла решить, что для нее важнее. Любовь – с великолепным Иваном Мартыновичем, непобедимым могучим воеводой, или царский титул – но рядом с бородавчатым карликом.

Как назло, любовь и титул больше не желали находиться рядом, разъезжаясь в разные стороны. И сердце гордой шляхтечки рвалось вместе с ними на части… Трон – или любовь? Любовь – или трон?

Ведь уехать можно только с кем-то одним!

Дмитрий Иванович оказался не способен распорядиться, чтобы жену связали по рукам и ногам и бросили в повозку. Дотерпев до самого предела, вечером двадцать шестого декабря царь вошел в дом-пятистенок Марианны и сказал:

– Оставляю тебе в охрану атамана Корелу и две сотни казаков. Решай скорее, и то как бы за тебя сие кто-то иной по-недоброму не решил! А мне пора.

И поутру государь всея Руси поднялся в седло, уводя кованую боярскую рать на юг, к Калуге. И буквально даруя влюбленной Марине объятия статного красавца!

Однако миновал «медовый» месяц, и в дверь царицы постучался одетый в броню и рысий плащ воевода Михаил Заруцкий.

– Прости, моя царица, но ждать воли твоей я более не могу, – прямо при всей свите пробасил он. – Дорога зовет. Оставляю тебе две сотни донцов в охрану, бо шляхта способна учинить всякое. Решай скорее, чего тебе по сердцу, а то как бы за тебя сие кто-то иной по-недоброму не решил. Всегда твой слуга!

Он поклонился и вышел прочь.

– Чего это он? – удивилась фрейлина княгиня Слуцкая, перекладывавшая старые платья из сундука, дабы не запрели, не слежались, не гнили.

– Дело ратное… – задумчиво ответила царица. – Бросай это тряпье и подай мне шубу. По торговым рядам желаю прогуляться. Хочу алого бархата купить. И себе, и тебе, и всем остальным.

– Зачем он нам надобен, государыня?

– Скоро узнаешь, – коварно улыбнулась царица Марианна.

Только женщина способна понять этот каприз хрупкой прекрасной государыни – потратить две недели на пошив алых гусарских мундиров для себя и своих фрейлин! Однако Мария знала, зачем она это делает. Ей была нужна твердая дата!

Тринадцатого февраля мундиры были готовы. Это означало, что пришла пора отдавать приказ.

Так царский титул или любовь?

– На белом снегу такой цвет особенно хорошо смотреться должен, да ведь, княжна? – спросила Марина свою кравчую, приглаживая ладонями красный бархат к телу и пытаясь разглядеть себя через маленькое фряжское зеркало в черепаховой оправе.

– Да, государыня! – согласилась молодая женщина.

Так титул или любовь?

Неожиданно в дверь избы постучали. Кравчая вышла наружу и вскоре вернулась со свитком:

– Государыня, тебе письмо…

Мария развернула грамоту и пробежала глазами несколько второпях начертанных строк:

Любовь и нежность, которой повеяло от сего короткого послания, кольнули гордую шляхтечку в самое сердце… И весы, каковые на протяжении последних двух месяцев взвешивали все за и против, внезапно сломались, лопнули, с треском рухнули, определив единственно возможный путь раз и навсегда. Письмо дышало таким трепетным теплом, что на какой-то миг Марина совершенно забыла про облик того, кто его начертал, – и решилась!

– Дамы, по коням! – резко выкрикнула хрупкая гусарка, скрутила свиток и сунула себе за пазуху, на самое сердце[25]. – Приключения ждут!

14 февраля 1610 года

Москва, Варварка