Избранное. Том второй. Повести и рассказы - Святослав Владимирович Сахарнов

class="p">в которой из Алма-Аты приходит письмо

Мы прилетели в Ленинград солнечным холодным днём. Жёлто-красные гатчинские аллеи пронеслись под крылом самолёта. Жухлая болотная трава стремительно поднялась и превратилась в разноцветный дрожащий ковер. Движение ковра замедлилось, ноющий звук моторов оборвался и перешёл в добродушный гул. Самолёт запрыгал по бетонным плитам. Мы спустились с трапа, получили вещи и направились искать такси. Я провожал Аркадия.

Дома у него под дверью лежало письмо… из Алма-Аты.

«Уважаемый товарищ Лещенко!

Вам пишет дочь Соболевской Нины Михайловны — Вера Вениаминовна. С глубоким прискорбием должна сообщить, что моя мать умерла год тому назад от белокровия, болезни в нашей семье неизвестной и потому вдвойне коварной.

Из Вашего письма я поняла, что вопросы, которые Вы хотели бы ей задать, касаются моего отца, Соболевского Вениамина Павловича. Именно он исполнял обязанности хранителя частного музея в городе Владивостоке в годы революции. У него был брат, Константин Павлович, офицер белой армии, пропавший в те годы без вести, — вероятно, уехавший во время эвакуации с японцами.

Я не знала отца — родилась в 1922 году в январе месяце, в Петрограде, куда мать уехала к родственникам, незадолго до событий на Дальнем Востоке.

Отец погиб в посёлке Вторая Речка под Владивостоком в том же 1922 году вследствие острого простудного заболевания, ослабленный потерей крови от тяжёлой огнестрельной раны, полученной при неизвестных нам обстоятельствах. На могиле его я была в 1939 году.

Выполняя Вашу просьбу, я перебрала письма отца, оставшиеся после смерти матери, и нашла среди них одно, которое, может быть, заинтересует Вас. Никаких других вещей или документов отца у нас не сохранилось. К сожалению, это всё чем могу помочь.

С искренним уважением

Соболевская В.».

В конверт было вложено ещё одно письмо. Пожелтевшие страницы, выцветшие чернила.

Аркадий бережно развернул его.

«Дорогой друг!

Пишу тебе, вероятно, в самое тревожное время нашей жизни. В этом году рано кончились туманы, но для меня прояснение остаётся по-прежнему далёким и желанным. У вас в Петрограде уже всё спокойно, а наш многострадальный Восток до сих пор терзаем распрями и междоусобицами. На рейде, против моего окна, стоят борт о борт японский и американский крейсеры, и никто не может поручиться, когда и в кого начнут стрелять их пушки. Ходят слухи о близкой эвакуации, но кто их знает, этих наших так называемых союзников. Нет более ранимой науки, согласись, чем наша с тобой история, и нет ценностей, более легко разрушаемых и похищаемых, чем ценности исторические. Вот почему предстоящие перемены, а они, конечно, наступят, беспокоят меня. Уже была попытка конфисковать и отправить морем в Нагасаки бесценные коллекции минералов. Я так и не понял, что за люди приходили тогда. Двое из них были в форме японских офицеров, двое в штатском — эти говорили по-французски. Однако японский комендант, к которому я обратился на другой день, сам был очень удивлён и выразил предположение, что это действовали частные лица.

У нас участились случаи ограбления на улицах. Поэтому, когда я задерживаюсь, приводя в порядок ценности, порученные моей защите, то не рискую идти нашей полутёмной Шанхайской, а ложусь тут же, на кожаном диване, против стола, за которым когда-то любила сидеть ты, наблюдая за моей работой.

Вот почему, друг мой, я решил нынче же собрать все наиболее ценные рукописи, относящиеся к первым историческим плаваниям наших соотечественников в восточных водах и первым поселениям на Аляске, рукописи, которым нет цены и которые могут принадлежать только нашему народу. Я решил спрятать их. Для этого милейший С. (он часто вздыхает, вспоминая нашу дружную поездку семьями шесть лет назад из Петербурга сюда) принесёт мне из штаба свинцовый пенал, в котором бросают за борт в случае гибели корабля карты минных полей и шифровальные коды. Я решил поместить внутрь его наиболее ценное и закопать пенал во дворе нашего дома. В случае если судьба окажется жестокой ко мне, передай письмо лицам, заинтересованным и облеченным государственным доверием, с тем, чтобы они могли вернуть стране принадлежащее ей по праву.

Многие суда уже ушли, и Золотой Рог кажется в эти дни мрачным и опустевшим. Я смотрю на тёмную поверхность его, скудную зелень сопок и на белый лоскут тумана, который один по-прежнему лежит в самом углу залива. Мне кажется, что жизнь покидает организм нашего города, и кто знает, когда она вернётся в него снова.

Береги нашу дочь. Подумать только, преступный отец, я ещё не видел её, — тысячи вёрст и десять фронтов отдалили нас.

Уповая на высшее милосердие, остаюсь любящий вас и целую

В.

Р. S. Мне не нравится последнее время Константин. Он твёрдо решил покинуть Россию и усиленно собирается сейчас с японцами. Но главное, что пугает меня, — это его разговоры относительно ценностей, которые поручены моей заботе. Вчера я был вынужден говорить с ним в очень резком тоне. Ну да что тебе — у тебя своих забот сейчас полно.

Ещё раз целую, В.».

Мы сидели молча. То, что мы узнали, — изменило всё.

Аркадий нехотя вложил письма обратно в конверт.

— Так вот оно что! — сказал он. — Значит, Соболевский был арестован и уведён солдатами. При этом тяжело ранен. Кто знает, может быть, его просто хотели убить, что стоила в те дни человеческая жизнь? Здание музея поджёг, конечно, не он. Пенал он не успел спрятать. Пенал нашли и увезли. То, о чём пишет Прилепа, как раз и было нападением на музей и похищением пенала. Кто знает, может быть, организатор нападения — его брат? И на Хоккайдо и у Изменного тоже был он?

Я кивнул.

— Трагическое время, — сказал я. — Большие приобретения и большие потери всегда рядом.

— На днях приезжает из Владивостока Белов, — сказал Аркадий. — У него в Ленинграде недельные сборы. Что-то по безопасности кораблевождения. Думаю, на этот раз он расскажет нам всё.

Глава двадцать седьмая,

последняя

Мы сидели втроём в узкой комнате Аркадия, зажатые между отвесными стенами из книг. Нетерпеливое ожидание, как вода, наполняло комнату.

И Белов начал рассказ. Из его косноязычных объяснений и односложных ответов я постарался извлечь нить, которой придерживался наш друг, размышляя о деле «Минина».

Из материалов расследования 1925 года