Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Я смущенно произнес:

— Может, не стоит?

— Да поехали! Мама и Филипп, наверно, уже полчаса как уехали. Слушай, не глупи, ты что, думаешь, я пригласил бы тебя, если бы хоть на минуту мог предположить, что они там? Мне не больше твоего хочется, чтобы Филип на меня наорал!

— Хорошо, — сдался я. — Если ты уверен…

— Абсолютно. Поехали, это всего лишь вниз по холму, в долину, и я уже почти чувствую запах пирога! Завтракали же сто лет назад!

Мы вывели лошадей из замка, вновь сели верхом и поехали с холма в долину внизу.

— Вон ферма арендаторов, — сказал Хью. — Она принадлежала Джареду Рослину. Он жил на хозяйской ферме, когда мама обитала в Пенмаррике. Когда договор с ним истек, она выкупила у него и ферму арендаторов, потому что не хотела, чтобы он торчал у нее под носом. Да и дом был бы для него слишком мал. У него и его жены восемь дочерей и один сын. Восемь девчонок! Можешь себе такое представить? У них у всех такие смешные имена: Целомудрие, Верность, Воздержание!..

— Не может быть, Хью!

— Ну, тогда, значит, Вера, Надежда и Благотворительность[9]!

Мы засмеялись.

— А сейчас Джаред Рослин ведь в Морве?

— Да, у него и его брата Джосса фермы рядом. У Джосса мешки денег, но он ни на что не тратится, только на помощь брату. Мама говорила, что его жена когда-то была леди, но сейчас этого по ней не скажешь. Мама их не любит. У них вражда.

— Вражда?

— Да, Джосса Рослина никто не любит. Он настоящий ублюдок. — Хью закашлялся. — Прости, старина, вырвалось. Не хотел тебя обидеть.

Но я думал уже о другом.

— Кажется, жена Джосса выросла в Пенмаррике? Почему она вышла за фермера?

— Amor vincit omnia[10], — важно произнес Хью, — во всяком случае, так говорят.

— А у них есть дети?

— Девочка. Я видел ее однажды, очень давно, еще до того, как переехал в Алленгейт.

На горизонте показалась ферма, и я с удивлением обнаружил, что она красива. Над шиферной крышей поднимались пастельного цвета трубы, а под крышей в утреннем солнце купались стены приятного серого оттенка; у крыльца росли кусты жимолости и вьющейся розы.

Привязав лошадей у конюшни, мы прошли через двор к задней двери.

— Гризельда! — заорал Хью, входя в старомодную кухню. — Гризельда! Где мой пирог?

Послышался топот. Появилась служанка, с виду слабоумная, и произнесла нечто нечленораздельное.

— Привет, Энни, — сказал Хью. — Гризельда приготовила мне пирог?

В дальнем конце кухни открылась дверь. Старая карга в черном платье и черной шали прошаркала в комнату.

— Гризельда, — спросил Хью, — ты испекла?..

Она произнесла что-то резкое, и я с ужасом увидел, что ее палец нацелен на меня. Она говорила с таким сильным корнуолльским акцентом, что я ее не понимал.

— А-а, это мой школьный друг, — пояснил Хью, пуская в ход свой дар врать без запинки. — Он остановился в Пенмаррике.

Старая карга побагровела и принялась на него орать. Я наблюдал за этой сценой с беспокойством, но одновременно был заинтригован поведением старухи; она вела себя вовсе не как прислуга, а, скорее, как хозяйка дома.

— Глупости, Гризельда, — спокойно произнес Хью. — Не понимаю, о чем ты. Пирог готов? Если готов, я съем его на улице.

Старая карга что-то пробурчала и покачала головой. Хью повернулся ко мне:

— Он будет готов через несколько минут. Пойдем, я покажу тебе дом.

Я молча последовал за ним по коридору. Закрыв дверь, он сообщил:

— Она догадалась, кто ты.

— Что? — Я похолодел. — Но каким образом?

— Бог ее знает. Не беспокойся, если она передаст это маме, я скажу, что она ошиблась, что ты был Обри Карнфорт. Вы примерно одного роста и телосложения… Ну, что ж, вот — холл, а вот — гостиная…

Я пошел вслед за ним в комнаты. Они были красивы, со старинной, солидной мебелью, простор радовал глаз. Все содержалось в безупречной чистоте и порядке.

— Какой прекрасный дом, — проговорил я с искренним восхищением. — Он нравится мне гораздо больше, чем Пенмаррик. Такой теплый, уютный и спокойный.

— Странно! А мне здесь совсем не нравится, я предпочитаю Пенмаррик! Там гораздо больше цивилизации, тебе не кажется?

— Потому что там оборудована пара современных ватерклозетов?

— Да, приходится признать, что водопровод — большое преимущество. — Хью говорил совершенно серьезно. Казалось, он совершенно не замечал очарования фермы. — Хочешь посмотреть комнаты наверху?

— А можно? Я бы взглянул.

Комната Филипа смотрела окнами на пустошь. На столе у окна лежали несколько книг по истории Корнуолльского Оловянного Берега, включая том об истории шахты Левант. Я взял ее и перелистнул несколько страниц, но Хью уже вышел в коридор, поэтому я положил книгу и последовал за ним. Миссис Касталлак занимала приятную комнату рядом, со старомодной кроватью возле окна и с огромным шкафом вдоль стены.

Я огляделся.

— Какие смешные часики! — воскликнул я, подойдя к каминной полке. — Они мне нравятся! Не знаешь, откуда они?

— Никакого понятия, — сказал Хью. — Они тебе действительно нравятся? Мне кажется, они ужасны… Иди сюда, полюбуйся видом. Правда, замечательный?

Мы вместе полюбовались видом и вернулись на кухню. Пирог был готов. Мы вышли с ним на улицу, нашли уединенный уголок у каменной стены и уселись за ранний обед.

Пирог оказался необычайно вкусным. Вскоре Хью принес сидра, а когда мы закончили обед, то легли на спину и смотрели, как легкие облачка плывут по голубому небу.

Хью уснул.

Я встал и пошел искать хоть какой-нибудь нужник, но поскольку поиски оказались тщетными, просто зашел за амбар. Потом вернулся к дому и заглянул на кухню. В доме никого не было видно. Я вошел, нервничая, и снова побродил по этим красивым комнатам, легко проводя пальцами по мебели. Никто мне не мешал. Я поднялся наверх, и под моими ногами заскрипели половицы. Дверь в комнату миссис Касталлак была приоткрыта. Я подошел к окну, потом к кровати, потом к камину. Часики все тикали на каминной полке. Я дотронулся до них и невольно обернулся, словно ожидая, что кто-то за мной наблюдает, но никого не было, только на подоконнике пела птичка и на ветру чуть колыхались занавески.

Я вышел, вошел в комнату Филипа, взял в руки книгу о шахте Левант. К моему удивлению, она оказалась интересной. Я сел и принялся читать. Минуты летели, утро переходило в полдень.