Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

Тщательно спланированный coup[207]Пастушки пришелся на Фомино воскресенье.[208]Многие крэнки, из-за слишком буквального перевода, думали, что долгожданный господин-с-неба явится и спасет их, и после того, как этого не произошло, пришли в величайшее уныние. Пастушка (не толковавшая все так дословно) аккуратно обрабатывала своих подопечных, ожидая только момента этого разочарования. Она втерлась в общество Манфреда, всегда пребывая между устами Увальня и ушами герра, и рассчитывала, что Манфред все больше станет прислушиваться к ее советам, вдобавок — а потом и вместо — к решениям Гроссвальда. Правда, рыцарь, не чуждавшийся интриг вассалов, прекрасно понимал все ее маневры.

— Она думает сместить его, — сказал он Дитриху однажды вечером, прогуливаясь в компании с ним и Максом по стенам замка, — словно моя клятва защищать его ничего не значит.

— Пастушка рассказывала мне, — отозвался Дитрих, — что у крэнков есть игра, в которой маневрируют и удерживают позиции. Я думаю, ей скучно, а интриги — способ развеяться хоть отчасти. Любопытный народ.

— Терпеливый народ, — ответил Макс. — Господь, наверное, создал их для засад и караульной службы; но, что касается интриг, самый бестолковый итальянец обдерет крэнков как липку.

Пастушка, похоже, оскорбилась, когда Манфред отверг ее притязания на власть и приставил охрану к Гроссвальду. Дитрих не был уверен в том, насколько большим препятствием стали бы охранники, доведи Пастушка свой замысел до конца, но крэнки, похоже, не желали сердить своего хозяина. Большинство пилигримов и один из философов Скребуна объявили о своей преданности Пастушке, настоявшей в итоге на отделении.

Увалень свыкся с ролью «господина крэнков» и любил «побряцать кимвалом», как говорили в народе, даже несмотря на то, что выход из-под его власти сначала Ганса с товарищами, а затем Пастушки с пилигримами сильно подорвал положение барона. Большая часть команды корабля, тем не менее, осталась верна ему, и, возможно, он убедил себя в том, что именно здесь и проходит справедливая и привычная граница его власти. Рано по утрам Гроссвальда видели на парапете замка, где крэнк сидел, застыв изваянием, взирая сверху на мир огромными желтыми глазами и думая невесть о чем. Дитриху так и не удалось проникнуть в мысли этого жестокого и заносчивого властителя.

* * *

Май заблагоухал со щедрот апреля, луга и горные леса покрылись полевыми цветами. Густой аромат поднимающихся соков и запах клевера миропомазали воздух. Трудолюбивые пчелы запорхали между цветками, проснулись от своей спячки жадные медведи. Но в вековой борьбе за мед человек поддерживал равновесие, ибо разводил первых и охотился на вторых.

На Вальпургиеву ночь вершины холмов осветило пламя костров, отпугивающих ведьм от шабашей. Как требовал обычай, Манфред провел этот день, играя с незаконнорожденными отпрысками жителей деревни, в то время как те же самые крестьяне танцевали вокруг украшенных шестов и прыгали через костры, обеспечивая на будущее обильный приплод таких детей.

Дитрих и Ганс сидели на лужайке перед церковью, взирая сверху на празднества.

— Говорят, древняя раса людей с рыжими волосами, когда-то владевшая этими землями, разводила подобные костры, отмечая середину весны.

— Народ, который вы называете язычниками, — сказал Ганс.

— Нет, всего лишь одно племя. Римляне, например, со временем покончили с такими фривольностями, что стало одной из причин падения их империи. Она была слишком серьезной, чтобы сохранить жизнеспособность.

— И тогда христиане переняли обычаи у язычников.

Дитрих отрицательно помотал головой:

— Нет, это язычники стали христианами и просто сохранили свои традиции. Поэтому, подобно римлянам, мы дарим подарки на Рождество, а как немцы — украшаем деревья по случаю праздников.

— И, подобно народу рыжеволосых, зажигаете костры и танцуете вокруг шестов. — Ганс улыбнулся. — Наблюдение за вашими обычаями — великая задача Скребуна, и мне кажется, этот пример его порадует. Наверное… — Он замер на мгновение. — Наверное, я навещу его.

Под ними среди празднующих философ усердно трудился над своим устройством для fotografia.

* * *

На неделю литании Ганс и другие крэнки, которым пожаловали надел, присоединились к селянам в ежегодном обходе манора. После мессы Дитрих возглавил процессию, облаченный в украшенную вышивкой, свободно ниспадающую накидку, и нес святую воду в медном ведерке, на котором было выгравировано изображение ручья, брызжущего из-под горы. За ним, в порядке старшинства, шествовали Клаус и Хильда, затем Фолькмар с родственниками, следом остальные ministeriales того года, а далее остальные жители деревни, числом около двух сотен. Все болтали, смеялись; вокруг носились дети, стремительные, как стрелы, и жужжащие, словно пчелы на лугу. Ганс и Готфрид шли подле Дитриха, причем первый держал в руке кропило, а второй — ведро.

Пастор вспомнил, как маленькая Терезия скакала с тем же самым зажатым в кулаке кропилом, а Лоренц тащил ведро и держал накидку. Взял ли Готфрид обязанности Лоренца на себя, как принял его имя? Ныне Терезия от страха держалась в самом конце процессии.

Манфред сопровождал их верхом на белом иноходце, чью гриву заплели в косы, надушенные свежими фиалками.

Рядом с ним ехали Ойген, Кунигунда и — верхом на маленьком белом пони — малышка Ирмгарда с длинными, до самой талии, развевающимися на ветру волосами, подпоясанная кружевным кушаком, символом целомудрия. Кунигунда, теперь замужняя женщина, накрыла волосы мантильей. Эверард шагал широким шагом вместе со своей женой Ирмгардой и сыном Витольдом в нескольких шагах позади отряда герра.

— Как тащиться по господскому навозу, так все благородство куда-то пропадает, — шепнул Клаус жене, достаточно громко, так что Ирмгарда нахмурилась и крепче сжала руку мужа.

Дитрих ранее объяснил Гансу, что это была церемония только для fатіlіа, потому Иоахим и солдаты крепости остались дома. Тем не менее Скребун и несколько крэнков-пилигримов увязались за ними со своими устройствами для fotografia.

Земля еще не просохла после дождей на предыдущей неделе, и вскоре штаны и башмаки идущих пешком испачкались, а конь Манфреда перемазался грязью по колено. Там, где процессия подходила к границе манора, староста Рихард делал знак, и родители кидали своих детей вон в тот ручей или стукали головой об это дерево. Стояло всеобщее веселье, нередко раздавались крики: «А давай-ка их еще разок!»

— Любопытный обычай, — заметил Ганс. — Однако действенный. Нельзя любить весь мир. Он слишком велик. Но частица земли, которую видит глаз, может стать дороже всего на свете.

После остановок на обед и посещения любопытными корабля крэнков селяне оказались на восточной стороне Большого леса, где земля резко уходила вниз к дороге на Медвежью долину. Манфред уже взял было лошадь под уздцы на отроге горы, желая спуститься, как вдруг поднял вверх ладонь.