Город изгнанников - Наталья Беглова

– Рина, ты когда наконец появишься? – Олег сразу же снял трубку.

– Олежек, не волнуйся, я еще не скоро. – Арина старалась говорить как можно спокойнее.

– Ты где?

– Я все еще на работе.

– Ты что, ночевать там собираешься? – Сам не зная того, он попал в точку.

– Придется…

– Что значит придется? – Олег не дал ей договорить. – В чем дело? Что-то случилось?

– Ничего страшного, просто меня заперли в хранилище, и я не могу отсюда выйти, – призналась Арина.

– Как не можешь? Давай я позвоню в охрану ООН. Там же есть дежурные!

– Олег, я не хочу никакой огласки. Никуда не звони. Я очень тебя прошу. Все в порядке, и я здесь в полной безопасности. Завтра утром отключат сигнализацию, и я выйду.

– Когда ее отключают?

– Я не знаю, в восемь или в девять. Все, Олежек, у меня батарейка садится, я не могу больше говорить. Спокойной ночи, целую.

Арина отключила связь. Батарейка действительно была на пределе, и она не хотела рисковать и остаться совсем без связи.

Попив – хорошо хоть бутылку с водой с собой прихватила, – Арина принялась изучать дело. Очень быстро стало ясно, что над ним поработали. Арина знала, что изначально претензии приходили на специальных бланках, которые предоставляла комиссия. Фирма получала бланк в электронном виде, заполняла его, а потом отсылала в комиссию. В комиссии претензия распечатывалась, а когда по ней принималось решение, то сумму компенсации вписывали вручную. Кроме того, все данные по претензии, включая и сумму компенсации, вводились в сводную электронную таблицу. Таким образом, имелось как бы две версии претензии – бумажная и электронная. Считалось, так надежнее, большая гарантия, что не произойдет ошибки. На бумажной копии, перед тем, как ее отправить в архив, на первой странице ставился штамп. «Accepted»[35] – в случае благоприятного решения по ней или «Rejected»[36] – если претензию не принимали к выплате.

На первой странице претензии, лежавшей перед ней, стоял штамп «Accepted», но когда Арина посмотрела страницу на свет, то под белой замазкой явственно просвечивала надпись «Rejected». Убедившись в этом, Арина открыла последнюю страницу, на которой была графа «Сумма выплаты». Если претензия отклонялась, то сюда вписывался ноль. Согласно лежащей перед ней претензии компания «Инжиниринг энд Проспектинг» за работы, которые она осуществила в Бангладеш до того, как остров Нью-Мур ушел под воду, получила тринадцать миллионов долларов. Последний ноль в серии пяти нулей был подозрительно большим по размеру, чем остальные цифры. Было ясно, что сначала здесь стоял просто ноль, а затем к нему слева дописали тринадцать и пять нулей.

Арина закрыла претензию, положила ее на стол. Вернулась к тому месту, где стояла лестница, с трудом, орудуя одной рукой, подняла коробку с оставшимися досье и засунула коробку на место. Отнесла лестницу на место. Потом вернулась к столу, сняла с него лампу, забралась на него, свернулась калачиком, подложила под голову папку и выключила свет. Арина не впервые спала на столе. Она была совой, и всю жизнь до десяти часов ее голова отказывалась работать, несмотря ни на какие обстоятельства. В школе именно на первых уроках Арина получала отметки, которые потом приходилось исправлять. В институте было проще – она просто пропускала все утренние лекции, ходить на них было бесполезно, она все равно ничего не понимала и больше дремала, чем слушала. Когда вернулись в Москву из Бангладеш, надо было отвозить дочку в детский сад к восьми тридцати. Для нее это было мучительным испытанием. Детский сад выбрали хороший, но он находился далеко от дома, и возвращаться домой не было смысла. Слава богу, в редакции газеты «Следопыт», куда она устроилась, рабочий день начинался не раньше десяти. Поэтому, отвезя Настю в детский сад, Арина приезжала на работу, запиралась в рабочем кабинете, ложилась на стол и там спала до тех пор, пока кто-нибудь из тех, кто тоже работал в этой комнате, не начинал стучать в дверь.

Конечно, сказать, что она спала, было бы преувеличением. Рука по-прежнему сильно болела, голова, начавшая ныть еще до падения, разболелась не на шутку, но все-таки под утро ей удалось задремать. Проснулась она оттого, что вспыхнул свет. Она открыла глаза и попыталась приподняться. Забывшись, оперлась на больную руку и вскрикнула. Будто в ответ кто-то громко вскрикнул рядом. Не очень понимая, где она находится, Арина все-таки умудрилась приподняться на столе и оглядеться. Около дверей стояла Людмила Казанцева. Лицо у нее было испуганное, она держалась за сердце.

– Боже мой! Как вы меня испугали! Захожу, зажигаю свет и вдруг вижу кто-то лежит на столе. Арина! Как вы здесь оказались?

Арина с трудом слезла со стола, пытаясь сообразить, что же ей говорить. Ничего путного в голову не шло.

– Людмила, извините, но я не в состоянии сейчас ничего объяснять. Очень прошу вас не рассказывать никому, что вы меня здесь обнаружили. Я могу на это рассчитывать?

– Конечно. – Людмила бросила взгляд на папку, лежавшую на столе. – Я положу это на место, – предложила она.

– Нет, я возьму это досье на пару часов. Не волнуйтесь, я обязательно верну его на место.

Не дожидаясь ответа, Арина вышла из хранилища. Ее удивило, что Казанцева не осталась там, а закрыв дверь, пошла вслед за ней. Правда, она больше ни о чем ее не спрашивала.

Арина зашла в туалет и попыталась привести себя в божеский вид. Это ей не очень хорошо удалось. Вид у нее был, прямо сказать, не из свежайших. Но в этом не было ничего удивительного, учитывая то, как она провела ночь. К тому же головная боль перешла в довольно сильную мигрень. Вернувшись в кабинет, Арина первым делом достала из аптечки в столе сильное болеутоляющее средство из семейства триптанов. Одно название этой разновидности лекарств действовало на нее пугающе. Может быть, потому, что было созвучно названию газа «пропан». Арина шутила, что ее триптан, как и пропан, вроде бы не токсичен, безвреден, но при длительном употреблении убивает. Рука по-прежнему ныла. Ясно, что вести машину в таком состоянии она не может. Арина набрала телефон Боннара, намереваясь попросить его подъехать к ООН. Тот почему-то не отвечал. Арина задумалась. Резкий звук звонка болью отдался в виске. Морщась, она подняла трубку телефона на столе.

– Арина, это я, – услышала она голос Казанцевой. – Вы у себя?

– Да, а что?

– Я могу зайти? – Казанцева была явно взволнована.

– Людмила, я очень плохо себя чувствую, у меня сильная головная боль.

– Арина, мне нужно срочно поговорить с вами, это очень, очень важно… – вдруг Казанцева осеклась, а потом уже более спокойным голосом обратилась к кому-то по-английски: – Do you need my help? One moment.[37]