Светка - астральное тело - Галина Шергова

Она и коридорчик, соединявший переднюю часть дачи с кухней разукрасила жостовскими подносами, прибив их к деревянным стенам. Лиля звала коридорчик «буфетной», поскольку там сутулился старый буфет ее покойной тетки.

Теперь, когда Лили не стало, все подробности лезли в глаза, обретая второй и третий смысл.

В сад вышла Арта Соломоновна. Собственно только она и звала «садом» наш общий участок. По честному, он скорей смахивал на кусочек тайги на заимке, как отрекомендовал Кутя свои владения. Такие и сохранились-то только на «немодных» направлениях Подмосковья.

Хотя и тут варианты присутствовали. Скажем, в Кутину «тайгу» вели трассы, облагороженные дизайнерским искусством. У нас же лес без причуд. Единственная самобытность – обращение полугектарного довоенного участка в пресловутые «шесть соток». Ибо именно они, вытоптанные и обитаемые, обнимали старый дом. Старый родительский, конечно, подновленный нашими с Лилией усилиями и стараниями моего другана Лео Шварца, которому мы продали полдачи. Лео, Леопольд, в просторечии Лев приходился Арте Соломоновне сыном.

По чести-то говоря продали – купили не очень-то подходило к нашему со Шварцами совладению. Деньги мы получили вполне условные. Деньги, а не их единицы. Согласились Шварцы на эти условия при железном Левкином: «отработаю – отдам, что надо». Хотя этого от него ни я, ни Лилия и не ждали. Дружба моя с Левкой зачалась еще в нежном возрасте дворовых побоищ. В одной команде. И не гасла. Даже тогда, когда Левка подался в Израиль, а потом вернулся, не прижившись на жаркой территории исторической родины.

Вернулся без денег, без квартиры – Шварцы впятером ютились в артеной двухкомнатной «распашонке».

Тогда сердобольная моя Лиля и сказала:

– Давай отдадим им пол дачи. Зачем нам столько?

И уговорила Левку поселиться.

Мне с самого начала это соседство было в радость. А уж теперь-то… Что бы я без Шварцев делал?

– Как дела, Арта Соломоновна? – спросил я.

– А, нет сил бороться с жизнью! – Арта Соломоновна произвела некое круговое движение тонкой кистью руки, щедро декорированной семейством бижутерийных колец.

Кисть, а также прямая спина категорически отрицали восемь десятков лет, прожитых дамой.

– Что так? – поинтересовался я, стараясь оснастить голос нотками участия.

– Ха! Взяли моду: в июне вытворять августовскую жару!

Так как я не был уверен, кого имеет в виду дама, говоря об авторах климатических безобразий, небеса или действующее правительство, откликнулся уклончиво.

– Ну что вы хотите? Нас много, а они одни. За всем не уследишь.

В отличие от меня, расколовшего мир на «мы» и «они», это «они» в Артовом прочтении имело какой-то высший таинственный смысл.

– И тем не менее… Лучше бы о нормальных пенсиях подумали, – уточнила адрес претензий Арта Соломоновна.

Она последовала к клену, стоявшему по-щиколотку в луже тени. Там же стояло старое плетеное кресло. Обломанные, нечесаные прутики, подагрически осевшие ножки. Оно казалось стоящим в глубокой луже тени – по колено. Арта уселась и взялась обмахиваться веером, на полукруге которого некогда какая-то японка запахивала и распахивала кимоно. Видимо, так когда-то было. Сейчас изображение уже не передавало замысла автора опахала.

Больше нам с Артой говорить было не о чем. А Лиля бы нашла. Она умела говорить с любым.

Этот милицейский хрен у меня и допытывался: какая она была, что любила, с кем дружила… Будто и в самом деле собирался обнаружить, кто ее убил и за что. Хотя было совершенно очевидно, что никакого преступления они не раскроют. Поважнее убийств размотать не могут. К тому же ясно – просто отморозки польстились на сумку. Теперь за две копейки убивают. Странно еще, что дело завели. Зачем им лишний «висяк»?

Тут я поймал себя на нелепой мысли: к боли утраты прибавилось раздражение и то обстоятельство, что дело стали раскручивать. Подмешался противный детективный оттенок. А при сегодняшнем изобилии детективной макулатуры само это обстоятельство способно было вызвать отвращение, придавая бездарную безвкусицу любому событию. Впрочем, данное недовольство было чисто литераторским. При чем тут мое горе, не похожее ни на что? Зачем они втягивают мои чувства в трясину модного графоманства?

Хлопнула калитка, вошел Лев. Он держал под мышкой отечную клетчатую сумку. Видимо ручка у сумки оторвалась. Могучее Левкино пузо было упаковано тоже в клетчатую рубашку, отчего казалось, что у него два живота – один на себе, другой под мышкой.

– Здоров! – кивнул Лев, поднимаясь на мое крыльцо.

– Откуда ты, прелестное дитя?

– А, на вызовуху к соседке ходил, – Левка врач-уролог работал в городской поликлинике, подрабатывая частными вызовами. – Что ты на солнце торчишь? Пошли на террасу, я вот квасу из палатки прихватил, – он похлопал по боку сумки, – а также пива. Для желающих.

– Желающие не хотят, – сказал я, – а квасу давай.

Мы переместились на террасу, я сходил за кружками. Квас, как ни странно, был еще холодным. Молодец Лев, позаботился вовремя.

– От этих пациентов сдохнешь со смеху, – Лев отхлебнул пива, – сейчас консультировал одну бабу. Жалуется на некие урологические симптомы. Спрашиваю: «Сухость ощущаете?» А она: «Где, во рту?» – Левка залился грохочущим хохотом.

Из-под клена Арта Соломоновна подала голос:

– Вы уже примостились к столу? Наладились перекусывать? Леопольд, как никак помни, что фигура у тебя уже отошла от подиума, ты уже не бренд. По понятиям. Арта любила снабдить речь модной терминологией – «подиум», «фотомодель», «бренд» и прочее, подчеркивая свою современность. Хотя часто употребляла эти слова не по назначению.

– С чего ты взяла, мама? Хлебаем квас, – откликнулся Лев и для полной честности добавил: «И пивка по-чуточке».

– О, я-таки ощущаю: пивка. А между нами, один пивок – полкило сала в эквиваленте.

– Без паники, мама. На Шипке все спокойно.

– Сын, не выделывай из меня сутягу. Мне что – жалко пива? Я забочусь о перебивании аппетита. Я сделала «кнейдлах».

– Что такое кнейдлах? – спросил я шепотом Леву.

– Такие фиговинки из мацы – пояснил он.

– Откуда маца в июне, Арта Соломоновна? – неожиданная компетентность русского атеиста должна была сообщить беседе равноправную доверительность.

– Экономика. Экономика-таки должна быть экономной. Пользуюсь с пасхи по чуть-чуть. У них же после пасхи не вырвешь ни грамма, – вновь было неясно к кому именно был адресован упрек: то ли к иудаистическим клерикалам, то ли к нерадивым правительственным чиновникам.

Уточнил Лев:

– Она права. Я на пасху, точнее на Пейсах пришел в синагогу, говорю: «Хочу купить мацы». А они: «Не продаем, даем бесплатно, только евреям». Я им предъявил фейс, как ты понимаешь, не славянский. Не убедил, достал паспорт. Между прочим, израильский. У меня же двойное гражданство. Ни фига. Эти жлобы свое: «А в синагогу вы ходите?» Ответил уклончиво: «Не регулярно». Не сообщать же, что забрел в это заведение как-то раз, проходя мимо. И прибавил совершенно по-честному: «Жена ходит в синагогу два раза в неделю». Подействовало, мацу отпустили. – После паузы Лев добавил: конечно, я им не объяснил, что Лорка ходит туда в тренажерный зал. У них там зал бесплатный. Кстати, она и в данный момент на богомолье. Бьет поклоны всем торсом.