Защитник. Рука закона - Ларри Нивен

Я бы понял такое поведение, коснись я его лица. Но я всего лишь приподнял карандаш. Какого черта?

Вероятно, я сам виноват. Некоторые люди видят в паранормальных способностях сверхъестественное, волшебное, пугающее. Мне не стоило так выставляться. Но Холден вовсе не выглядел подобным человеком. Самоуверенный, слегка нервный, но скорее заинтересованный, чем испуганный возможностями невидимой, нематериальной руки.

И вдруг такой ужас.

Я не стал ему перезванивать. Поколебавшись, я решил также не приставлять к нему охрану. Охрану можно заметить. Но я распорядился, чтобы на него поставили маяк.

Анубис мог захватить Чемберса в любое время. Ему не требовалось ждать, пока Генеральная Ассамблея объявит Левитикуса Хэйла мертвым.

Игольный трассер — вещь полезная. Им выстрелят в Чемберса из засады. Укола он, вероятно, даже не заметит, след будет как от булавочного острия. Зато мы всегда будем знать, где он находится.

Я подумал о том, что трассер стоит использовать и на Шарлотте Чемберс, поэтому взял с собой имплантатор размером с ладонь. Кроме того, заменил разряженный ствол в своем пистолете на свежий. Ощутив в руке оружие, я тут же мысленно увидел яркие зеленые линии.

В заключение я затребовал стандартный информационный пакет приоритета С: что делал Чемберс в течение последних двух лет. Спустя день-два информация должна прийти.

Зимний облик Канзаса, открывающийся сверху, нес в себе огромные черные пробелы. В каждом из них располагалось по городу. Погодообразующие купола городских округов сместили наружу килотонны снега, чтобы усилить воздушные потоки над плоской равниной. В лучах раннего заката снежный ландшафт представал оранжево-белым, перемежаясь широкими черными тенями нескольких городов-домов. Под сложенными крыльями нашего самолета сползавшее к западу окружение казалось нереальным и абстрактным.

Мы резко затормозили еще в воздухе. Крылья развернулись, и мы опустились в центре Топики.

В списке моих расходов это будет выглядеть странным. Проделать весь этот путь, чтобы встретиться с девушкой, которая за три года не произнесла чего-либо путного. Возможно, до встречи даже не дойдет… и все же она была такой же частью дела, как и ее брат. Человек, вознамерившийся вновь похитить Холдена Чемберса за повторный выкуп, пожелает обрести и Шарлотту тоже.

Институт Меннинджера был приятным местом. Помимо основного здания, образованного двенадцатью этажами стекла и псевдокирпича, в него входила по меньшей мере дюжина других строений разного возраста и вида — от прямоугольных коробок до свободных форм из пенопластика. Все они были широко разбросаны между зеленых лужаек, деревьев и клумб. Место покоя и простора. По извилистым дорожкам мимо меня проходили пары и группы побольше: пациент и служитель, служитель и несколько не очень тяжелых пациентов. Распознать служителей не составляло труда благодаря их внешнему виду.

— Когда пациент уже в состоянии выйти на прогулку, ему требуется зелень и пространство, — рассказывал мне доктор Хартман. — В этом заключается часть лечения. Выход наружу — огромный скачок.

— У вас много агорафобов?

— Нет, я не о том толкую. Дело в замках. Для обычных людей замок означает заточение, но для многих пациентов он символизирует безопасность. Решения принимает кто-то другой; внешний мир не вторгается.

Доктор Хартман был коротеньким толстым блондином. Приятная личность, легок в общении, терпелив, уверен в себе. Как раз тот человек, которому можно доверить свою судьбу, если только ты устал сам о ней заботиться.

— И много излечений у вас бывает? — спросил я.

— Разумеется. Кстати, мы обычно не принимаем пациентов, если подозреваем, что не сможем их вылечить.

— Такая политика должна творить чудеса в ваших отчетах.

Он нимало не смутился.

— Для пациентов это имеет еще большее значение. Зная, что мы можем их излечить, они и сами начинают в это верить. А неизлечимо безумные… они могут быть ужасно подавленными. — На миг он словно поник под непосильным грузом, потом снова пришел в себя. — Они могут влиять на других пациентов. К счастью, в наши дни неизлечимых мало.

— А Шарлотта Чемберс относилась к излечимым?

— Мы так думали. В конце концов, это был только шок. Никаких предыдущих нарушений личности. Психохимические составляющие крови были почти нормальными. Мы опробовали практически все. Стрессы, химическую коррекцию… Психотерапия не помогла. То ли она глуха, то ли не слушает и не желает говорить. Иногда мне кажется, что она понимает все, о чем мы говорим… но не отвечает.

Мы добрались до запертой двери внушительного вида. Доктор Хартман поискал на кольце ключ и прикоснулся им к замку.

— Мы называем это буйным отделением, хотя более правильно говорить об отделении для тяжелобольных. Я страстно мечтаю, чтобы мы добились от некоторых какого-нибудь буйства. Например, от Шарлотты. Они даже не глядят на реальность, тем более не пытаются с нею бороться… вот мы и на месте.

Ее дверь открывалась наружу, в коридор. Мое гадкое профессиональное сознание тут же отметило это обстоятельство: попытайся повеситься на двери, и тебя тут же заметят с обоих концов коридора.

В этих комнатах наверху окна были матовыми. Подозреваю, что имелись причины, по которым многим пациентам не стоило напоминать, что они находятся на двенадцатом этаже.

Комната, где обитала Шарлотта, была небольшой, но хорошо освещенной и окрашенной в яркие цвета, с кроватью, мягким креслом и экраном 3D, утопленным в стену. Нигде не было острых углов.

Сама Шарлотта находилась в кресле. Сложив руки на коленях, она смотрела прямо перед собой. Ее короткие волосы выглядели не особенно ухоженными. Желтое платье сделано из какой-то несминающейся ткани. Она выглядит покорившейся, подумал я, покорившейся чему-то предельно чудовищному.

Когда мы вошли, Шарлотта не обратила на нас внимания.

— Почему она до сих пор здесь, если вы не в состоянии ее вылечить? — спросил я шепотом.

Доктор Хартман ответил нормальным голосом:

— Вначале мы думали, что это кататоническое оцепенение. Такое мы можем лечить. Уже не первый раз ее предлагали забрать. Она остается здесь, поскольку я хочу понять, что с ней не так. Ее облик не изменился с того момента, как ее доставили сюда.

Она по-прежнему нас не замечала. Доктор говорил так, словно она не могла услышать:

— Есть ли у АРМ предположение, что с ней произошло? Зная об этом, мы могли бы лучше подобрать метод терапии.

Я покачал головой:

— Как раз собирался спросить. Что они могли с ней сделать?

Теперь он покачал головой:

— Ну тогда подойдите с другой стороны, — предложил я. — Чего они не могли с ней сделать? Синяков, открытых ран, чего-то подобного ведь не было?

— И внутренних повреждений тоже. Она не подвергалась хирургическому вмешательству. Имелись признаки введения наркотиков. Я так понимаю, что похитители были органлеггерами?