Мертвая хватка - Андрей Воронин

– А оно и с нами не пойдет, – прохрипела рация. – Где это видано, чтобы начальство под трибунал ходило? Трибунал – он для простых смертных, а начальство, в крайнем случае, просто переведут на другую должность. С повышением.

– Много вы понимаете, – проворчал Мещеряков. – Вольтерьянцы… Анархисты, уголовники…

Он замолчал, явно подбирая слова, которыми можно было бы как следует обругать вольтерьянцев и анархистов в присутствии женщины. Забродов с заинтересованным видом подождал продолжения, не дождался и сказал в микрофон:

– В общем, до вечера, Матвей. Ребятам от меня привет.

После этого он вернул микрофон в гнездо, поудобнее расположился на сиденье и принялся с чрезвычайно довольным видом наматывать на указательный палец свою остроконечную эспаньолку.

Все прошло как по маслу.

Утро выдалось теплое, солнечное, совсем летнее. Легкий ветерок шелестел травой, которую до сих пор никто не удосужился подстричь, и раскачивал за высоким каменным забором верхушки росших вдоль ручья деревьев. Флюгер на крыше гаража лениво поворачивался из стороны в сторону, по небу плыли редкие облака, похожие на клочки ваты в тазу с подсиненной водой, откуда-то тянуло густым запахом цветущей сирени. Вокруг была настоящая благодать, но в данный момент Виктор Майков предпочел бы ненастье, слякоть и грязь – тогда, по крайней мере, можно было бы списать хотя бы часть своей безнадежной тоски на дурную погоду. Яркие, не успевшие запылиться и поблекнуть краски поздней весны, ласковые прикосновения теплого ветра, солнечный свет и щебетание птиц – буквально все казалось ему сейчас исполненным какого-то зловещего, издевательского смысла, и он вдруг понял, как это несправедливо: знать, что ты умрешь, а солнце будет светить другим все так же ярко и беззаботно, как будто тебя никогда на свете-то и не было.

– Как это случилось? – негромко спросил он, тупо разглядывая две большие неряшливые ямы, обезобразившие зеленый английский газон.

Рыба подошел к краю ямы и рассеянно поковырялся в рыхлой земле носком ботинка. Земля была еще влажная, и от нее исходил густой запах свежевырытой могилы.

– Не знаю, Андреич, – сказал Рыба. – Меня, блин, сразу выключили. В натуре, как телевизор. Вышел перед сном посмотреть, что да как, свернул за угол, и больше ни хрена не помню.

Говорил он с трудом и старался держаться к Майкову профилем – правым, поскольку левый сейчас сильно напоминал резиновую грелку, наполненную водой сверх всякого предела. «Грелка» эта имела густой красно-фиолетовый, почти черный цвет, и из этой раздутой кошмарной маски жутковато выглядывал ярко-алый заплывший глаз.

К ним, пыхтя, подошел Простатит и тоже стал смотреть в яму, как будто надеясь разглядеть там, на дне, что-то обнадеживающее. Майков тоже невольно посмотрел в яму и чуть не плюнул с досады: ничего там не было, кроме комьев рыхлой земли да нескольких бледных корешков. Даже дождевых червей не было, черт бы их побрал. «Плюнуть бы на все да закатиться с удочкой на озера, – с тоской подумал он. – Так ведь не поможет. Там, на озере, и найдут когда-нибудь. Когда всплывешь… Синий, вонючий, и морда раками объедена… Бр-р-р!..»

– «Скорая» уехала? – спросил он. Просто так спросил, чтобы не молчать.

– Уехала, – вздохнул Простатит. – Повезли пацанов…

Слушай, Май, я чего-то не пойму, что тут было? Никто ничего не видел, никто ничего не помнит, а троих братишек в хирургию повезли, морды заново склеивать, ребра чинить…

Простатиту было хорошо – он, как инвалид, сегодня ночевал дома и не попал под раздачу.

– А чего тут понимать? – вяло откликнулся Майков. – Яму видишь? Можешь ложиться туда и ручки на груди складывать. И я с тобой рядышком лягу, да и Рыбе места хватит…

Он вдруг заметил, что держит в руке пистолет, и попытался вспомнить, когда и, главное, зачем вынул его из кобуры. Вспомнить он этого не мог, хоть убей. Хоть убей, да… Кого убивать-то? Разве что себя…

– Застрелиться, что ли? – задумчиво сказал он и заглянул в ствол.

Девятимиллиметровая дырка в светлом холодном железе была непроницаемо черной, оттуда пахло машинным маслом.

– Ты это брось, – невнятно и шепеляво сказал Рыба. – Это, брат, никогда не поздно и всегда рано. – Он немного подумал и простодушно добавил:

– Хотя на твоем месте я бы, наверное, тоже.., того…

– А крутой старикан попался, – заметил Простатит, закуривая и бросая в яму горелую спичку. – Непростой дедуля, с винтом. С левой, блин, резьбой… Красиво он нас кинул.

Как в кино.

– Думаешь, все-таки он? – втайне надеясь на отрицательный ответ, спросил Майков.

– А ты сам как думаешь? Если не он, то кто – папа римский? Не знаю. Май. Может, надо было ему все-таки заплатить?

Майков безнадежно махнул пистолетом.

– Ерунда, – сказал он. – Было бы то же самое. Он же это все заранее спланировал, старый козел. Это же подстава была, неужели не ясно? Недаром мне почудилось, что он мордой на нашего агронома смахивает. Может, родственник?

– На дачу надо ехать, – сказал Рыба. – Брать этого фраера очкастого за ноги и башкой об забор, чтоб стеклышки в разные стороны полетели.

– Ага, – сказал Простатит, которого этой ночью никто не бил по голове и который поэтому сохранил способность относительно трезво мыслить. – А он, типа, сидит там и тебя дожидается. А может, и сидит. Только не один, а вместе с теми мужичками, которые вас сегодня ночью так красиво рихтанули. Слушай, Май, я, конечно, все понимаю, но только стоять нам тут не резон. Валить надо, Витек, пока Алфавит не пронюхал…

– О чем это я не должен пронюхать? – как гром с ясного неба прозвучал позади них голос Букреева.

Все трое вздрогнули, как дети, которых застукали во время кражи варенья из буфета, и оглянулись. Позади них, дымя небрежно зажатой в углу тонкого рта сигаретой и держа руки в карманах светлых брюк, стоял Алфавит собственной персоной, за спиной которого горой татуированного мяса громоздился Пузырь.

– Ворота были открыты, – не дожидаясь ответа, объяснил свое внезапное появление Букреев. – Дай, думаю, зайду, спрошу, что у соседа стряслось, почему к нему «скорая» приезжала… Что это вы тут затеяли? Клад, что ли, ищете?

– Спасибо, Прос, – едва слышно процедил Майков. – Удружил, брателло. Век тебе этого не забуду.

У него было такое ощущение, словно он, набирая скорость, катится вниз по крутому, бесконечно длинному склону – голова-ноги, голова-ноги, все быстрее и быстрее, и зацепиться не за что, а склон все круче и круче, и уже недалек тот миг, когда он станет совсем отвесным, и тогда ты перестанешь кувыркаться и отправишься в свободный полет…

– Слушайте, друзья, – прежним обманчиво доброжелательным тоном сказал Букреев, – а где моя яблоня? Вы что, пересадили ее? Виктор, я же тебя просил, не трогай до осени, дай ей немного отойти…