Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий - Валерий Шубинский

В воспоминаниях художника Владимира Милашевского, соседа Ходасевича по ДИСКу, есть следующий странный эпизод: «Я сидел у Ходасевича, окна были открыты. <…>

В дверь кто-то постучался, и на возглас „Войдите!“ вошел плотный, крепко сбитый человек среднего роста, с неподвижно прикрепленной к спинному хребту головой. Он как бы специально был рожден для положения по команде „смирно!“. <…>

Его лысая белесая голова, с невыразительными, не обращающими на себя внимания чертами лица, с маленькими подслеповатыми глазами, зорко и подозрительно смотрящими, напоминала кокон шелковичного червя! Это форма головы, про которую деревенские бабы говорят: голова толкачиком. <…> Этот старательный фронтовик, но не „орел“ — был Гумилёв.

В этой „подтянутости“ было что-то выделанное, театрально-подчеркнутое. <…>

Гумилёв присел крайне натянуто на кончик неважнецкого кресла. Он явно пришел „с визитом“ к особе высокопоставленной, члену невидимой бюрократической иерархии, „департамента поэзии“. <…>

Словесный поединок напоминал ринг боксеров, причем щупленький, неподготовленный боец валил с каждого удара борца „в хорошей форме“ с „воинственно приподнятой грудью“.

Гумилёв: Мы скоро организуем всероссийский союз поэтов.

Ходасевич: Это что же, для пайка?

Гумилёв: Ну зачем же так низко понимать! Это имеет огромное, чисто духовное значение!

Ходасевич: Нечто вроде министерства поэзии?

Гумилёв: Если хотите — да.

Ходасевич: Ну что же! Это очень удобно для писания казенных стихов, по команде!»[431]

Диалог этот Милашевский относит к весне 1921 года. Но Союз поэтов в Петрограде был создан летом 1920-го, до переезда Ходасевича из Москвы, и к весне 1921-го Гумилёв давно был его председателем, а Ходасевич — членом правления.

События, приведшие к смещению с председательского поста Блока и к избранию Гумилёва, развивались так.

Ближайшими людьми к Гумилёву в 1920 году были молодые поэты, его ученики — четверка так называемых «гумилят». Прежде всего — «Жоржики», неразлучные с довоенных пор Георгий Владимирович Иванов и Георгий Викторович Адамович. В то время это были образцовые петербургские эстеты, про которых сам Гумилёв с иронией говорил, что это не люди, а произведения искусства, вроде этрусской вазы. Иванов, чей «Вереск» в свое время был так язвительно охарактеризован Ходасевичем, начал литературную деятельность еще в 1910 году, шестнадцати лет от роду; с тех пор он побывал эгофутуристом, входил в первый Цех поэтов, уже без Гумилёва пытался в 1916 году основать второй, дружил с Мандельштамом, был принят в домах Блока и Кузмина. Однако его личная репутация не отличалась солидностью: Кузмин звал его за глаза «модисткой с картонкой, разносящей сплетни». Не ожидали в те годы особых откровений и от его поэзии, уже вполне, казалось, сложившейся и застывшей в своем самодостаточном эстетизме. Второй «Жоржик» был двумя годами старше, но его литературная биография — короче. С Гумилёвым он сколько-нибудь близко познакомился в 1913–1914 годах, когда у того был долгий и запутанный роман с его сестрой Татьяной. Первая публикация — в 1915-м, первая книга («Облака») — в 1916-м; все же и Адамович успел выступить до революции. Рада (Ираида) Гейнике, с 1921 года писавшая под псевдонимом Ирина Одоевцева, невеста, а вскоре и жена Иванова, была выпускницей одной из гумилёвских студий. Зимой 1920/21 года ее злободневные баллады, трогательные и ироничные («Толченое стекло», «Почему в Петрограде испортились водопроводы» и др.), имели шумный успех. Наконец, Николай Авдеевич Оцуп, сын царскосельского фотографа, ровесник Иванова, когда-то — студент Сорбонны, изучавший философию у самого Анри Бергсона, начал литературную деятельность, как и Одоевцева, уже в дни «военного коммунизма», хотя впервые напечатался еще в 1915 году. Самый творчески близкий Гумилёву из четверки и самый, как оказалось, лично преданный ему, он сочетал поэтический талант со способностями совершенно иного рода: никто лучше Оцупа не умел обхаживать разного рода комиссаров (в том числе выискивая среди них тайных графоманов), добывать у них пайковые блага и с выгодой обменивать их на иные блага на черном рынке. Из поездок в глубинку России Оцуп привозил в город такие сокровища, как «сушеная вобла, клюква, баранки, горох, овес, а порой — это звучало как чудо — двадцать или тридцать кусочков сахару»[432]. Делал он это, конечно, не для себя одного. По утверждению Георгия Иванова, Оцуп числился при «Всемирной литературе» в странной должности «председателя хозяйственного комитета», по крайней мере, имел соответствующую бумагу с печатью. Но круг людей, подкармливавшихся вокруг Оцупа и благодаря ему в Петрограде, был небезграничен, те же, кто в него не попадал, испытывали к «предхозкома» настоящую ненависть.

Спор в Союзе поэтов шел на самом деле не между Блоком и Гумилёвым, которые служили лишь ширмами, а между Надеждой Павлович и «гумилятами». Последним нужна была — для облегчения снабженческих поездок Оцупа — печать Союза. Но в дело вмешалась еще и политика. Автор «Двенадцати», давно разочаровавшийся в большевиках и не скрывавший этого, по инерции считался «революционным» поэтом; у Павлович были связи в Наркомпросе. Тем временем в августе 1920-го в Петрограде (и в Союзе поэтов) появились Лариса Рейснер, вышедшая замуж за того самого «товарища Раскольникова», в ту пору командовавшего Балтийским флотом, и при ней — Сергей Городецкий, автор «Сретенья царя», перешедший в большевистский лагерь и так же, как и прежде, не соблюдавший в своем верноподданническом восторге ни меры, ни приличий. 24 августа он опубликовал в «Петроградской правде» статью-донос направленную против «Всемирной литературы» и с прозрачными личными выпадами против Гумилёва, а несколько раньше, в «Красной газете», — стихотворный пасквиль. В Союзе поэтов Рейснер и Городецкий стали союзниками Павлович (по ее же позднему свидетельству). Возможно, именно это склонило большинство членов Союза на другую сторону.

Первый переворот произошел 12 октября, когда был изменен состав правления Союза; из него были выведены несколько представителей «блоковской» партии, в том числе Павлович — но и Оцуп тоже. Блок сложил было с себя полномочия, но на следующий день к нему явилась делегация во главе с Гумилёвым и уговорила остаться в должности. Через восемь дней Александр Александрович присутствовал на большом поэтическом чтении в клубе Союза (в доме Мурузи на Литейном) и в дневниковой записи отметил: «Крепкое впечатление производят одни акмеисты». Особенно понравились Блоку новые стихи Мандельштама, только что появившегося в городе, — стихи, впоследствии вошедшие в «Tristia». В связи с «новым» Мандельштамом Блок и Гумилёв содержательно поговорили о рациональном и иррациональном в поэзии, о природе языка. На вражду все это пока что не походило. Напомним: до приезда Ходасевича в Петроград оставался ровно месяц.