Царство небесное - Ирина Измайлова

– Там же, в кувшине, напильник, – не поднимая головы, продолжая виток за витком извлекать веревку, сказала Абриза. – Эти решетки, как мне сказали, очень непрочные – вы легко выпилите одну из них. А чтобы никто не услыхал, я буду в это время играть на свирели, а иногда смеяться и говорить громко какую-нибудь ерунду по-арабски. Не обращайте внимания. Через час нас будут ждать внизу. Рамиз-Гаджи сказал, что сумеет отвлечь стражников: внизу их всего двое. Рамиз их заманит в развалины – тут кругом все в развалинах, а уж там они с мессиром Луи сумеют оглушить и скрутить сарацинов.

– Луи здесь? – быстро спросил рыцарь. – И Рамиз?

– Да. А еще отец Рамиза, эмир Фаррух, который, оказывается, не погиб в Акре. Это он привел меня сюда, к вам. И он тоже будет там, под окнами. Он обещал помочь вам выбраться из города.

– А ты? – он перехватил ее руку с веревкой и резко притянул к себе. – Мы уедем, если удастся... А куда денешься ты? Я не хочу больше тебя терять, слышишь!

– Да куда я потеряюсь? – почти обиженно проговорила девушка. – Неужели вы и в самом деле меня совсем-совсем не узнаете? Королева говорила мне, что платье может совершенно изменить человека, но я ей не верила!

Эдгар почувствовал, будто его окатили волной крутого кипятка. Этот голос, этот взгляд темных, будто удивленных глаз. Густые волны мягких волос с непривычным пробором над овальным полудетским лицом. Густые чуть-чуть лохматые ресницы над большими карими глазами. Но ведь это же... Это... – Ксавье?!!

Маленький оруженосец отступил, видя, что пораженный рыцарь, кажется, готов ударить, так ошеломила и, вероятно, оскорбила его столь внезапно и еще не до конца открывшаяся истина.

– Так та девушка... Принцесса Абриза... Это что же – шутка?! Это был ты?!

– Это не шутка! И это не БЫЛ... Это БЫЛА Я! Я не мальчик!

В полной растерянности юноша шагнул к замершей перед ним хрупкой фигурке и сделал то, что должен был сделать на его месте любой мужчина, желающий получить доказательство сказанного – обеими руками охватил фигурку выше талии. Послышался отчаянный визг, и «наложница», вырвавшись, отскочила.

– Вы с ума сошли! Что вы делаете?! Если бы я и вправду была принцесса, вам бы голову за это снесли!

Эдгар застонал и отступил.

– А кто ты вправду-то, а?

– Меня зовут Мария.

– Мария? Но ведь именно так окрестили мою прабабку Абризу! Значит, тебя действительно тоже так звали прежде?

Девушка рассмеялась:

– Что вы, сир Эдгар, конечно, нет! Меня Марией так и крестили, как родилась. Я же из деревни, что принадлежит вашему отцу. Нас у матери было одиннадцать детей, и Ксавье был мой брат. Только он умер. А когда собаки барона Раймунда чуть не отгрызли мне ногу, и барон, ваш батюшка, послал сказать матери, что готов взять покалеченного мальчика к себе в замок, мать-то и поняла: там, в поле, сеньор не разобрал, что его псы напали не на мальчишку, а на девочку – ведь все крестьянские дети бегают просто в рубашках и пострижены одинаково... Ну, а мать у меня, у-у-у – хитрая! Она и надумала выдать меня за сына – ведь девочку-то барон едва ли взял бы в услужение – зачем ему девочка! Надела на меня штаны и отправила к мессиру Раймунду. Вот так все и случилось. И я пять лет жила в замке, а вы туда приходили. И... И... И пилите наконец решетку, не то уже луна начинает бледнеть!

– Постой! – молодой человек снова взял Марию за руку и рассматривал ее со все возрастающим изумлением (Неужели он не мог прежде понять, что это не мальчишка?! И ведь Луи тоже не понял... Ну и дела!)

– И, выходит, ты поехала со мной, потому что...

– Потому что люблю вашего коня! – зло отрезала девушка, – Вы будете пилить или нет?

– Буду, буду! Что это за решетка! Я ее за пять минут распилю. Но, выходит, ты все рассказала королеве Элеоноре, да?

– Да ничего я не рассказывала! Она сама сразу же догадалась, что я – девочка. Она обо всем догадалась. Однажды ночью, в ее шатре, я с дуру разревелась и наговорила всяких глупостей. Ну, про вас, и... и вообще! (Эдгар тотчас вспомнил тот невольно подслушанный им разговор. Так вот кто был тогда с Элеонорой!) И королева предложила мне появиться перед вами в женском платье. Я-то не могла поверить, что вы сразу не догадаетесь. А она настояла. И придумала историю с этой принцессой... Иначе как ей было усадить меня рядом с собою на турнире?

– А король? Он-то знал, что никакой принцессы в плен не брали!

– Знал. И ужасно злился, когда королева попросила его никому ничего не говорить. Но он же так любит ее...

Эдгар вдруг рахохотался. Скорее всего, это была почти истерика, но истерика веселая, никакой обиды или возмущения он уже не испытывал. И не знал, кем сейчас восхищается больше: этой неимоверно отважной девчонкой, которая пять лет умудрялась выдавать себя за мальчика, или Элеонорой, снова Элеонорой, сумевшей сделать из крестьянки принцессу, а из него... а из него как-никак рыцаря – ведь если бы не она, едва ли меч Ричарда коснулся бы его плеч. Она же наверняка поняла с самого первого дня, кто он на самом деле!..

Давясь смехом, юноша взял напильник и под пронзительный писк свирели принялся за решетку, которую и впрямь одолел за несколько минут, хохоча при этом, пожалуй, громче, чем Мария играла.

Хотя королеву Элеонору постоянно окружало внимание очень многих людей, мало кто видел, как она молится. Из-за этого ее и прозвали плохой христианкой, едва ли не безбожницей, когда она была королевой Франции, женой набожного до фанатизма Луи Седьмого.

На самом деле она молилась много и часто и, возможно, более страстно, чем ее муж, чем окружавшие ее строгие и богобоязненные придворные дамы. Только она не любила делать это напоказ. В храме всегда стояла отдельно от других, скрыв лицо под покрывалом, сложив руки, склонив голову, не шевелясь, ни с кем не обмениваясь взглядом. Никто не видел, двигались ли при этом ее губы, шептала ли она молитву, либо была занята своими мыслями... Оставаясь в своих покоях, королева перед вечерней молитвой отсылала прочь даже служанку – с Богом она старалась говорить один на один. И тогда давала волю волнению, слезам, иной раз отчаянию, зная, что Тот, к Кому она обращается, примет ее молитву, пускай и полную дерзкой, почти греховной страсти, даст ей облегчение, пошлет умиротворение. Иногда она молилась ночи напролет.

Впрочем, очень часто Элеонора обращалась к Богу и среди обычных своих дел, во время ли прогулки, или читая в своей комнате, либо на скамье в саду, во время поездки верхом, даже на охоте... И тогда ее молитва, о которой никто из находившихся рядом людей не мог подозревать, делалась особенно искренней – в такие минуты королева признавалась в самых тайных дурных побуждениях, порой терзавших ее душу, прибавляя: «Но ведь ты знаешь, Господи, кто мне внушает эти злые и глупые мысли! Умоляю Тебя, прогони его от меня, не дай мерзкому бесу завладеть моей волей!»