Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

— А ты разве думаешь, что мы во всем должны подражать “Паломнику”? Как же мы обгоним, если будем подражать?

— Но Джэй собрал у себя лучших ученых планеты. Если они не планируют сон, значит, сон и не нужен.

— Они планируют сон, — заявил я с деланной уверенностью. — История с Джэттой — прямое доказательство. Ведь вся эта автоматика не создавалась же срочно, специально для Джэтты, чтобы наказать ее за тайную связь с нами. Видимо, технология усыпления была разработана на “Паломнике”, подготовлена и при случае ее испытали на Джэтте. Возможно, сейчас все паломники уже погрузились в сон, мы только не узнали еще. И нам нужно готовиться тоже. Как? Скопировать хотя бы стеклянный гроб Джэтты.

Мы с Пэем распределили обязанности. Он разбирается в схемах, я привязываю эти схемы к возможностям наших мастерских, и оба мы изготовляем копии стеклянных саркофагов для гипотермического сна.

Прошло не так много времени, одно из моих предположений оправдалось. “Паломник” исчез из виду. Что это могло означать? Только одно: снова кризис, двигатель включен, скорость невозможно прибавлять, наткнулись на некий порог.

Но через несколько часов радиозвезда “Паломника” снова замигала. Мы получили радиограмму такого содержания:

“Капитану Рэю от капитана Джэя.

Дорогой зять! Поздравляю со свадьбой, желаю счастья тебе и дочери. Я проверил и оценил твою храбрость, а теперь хотел бы проверить и разум. Ты должен понять, что у вас нет ни единого шанса обойти мой корабль. Нет смысла истощать обе команды напряженной гонкой, и потому мы предлагаем мирное соглашение: нам, как первооткрывателям, три четверти пещеры, вам — одна четверть, и можете делать с ней что хотите, использовать или выламывать и вывозить. Лягу в дрейф, как только увижу, что вы легли в дрейф. Выключение двигателя считаю согласием”.

Мы обнимались, крича: “Ура! Они струсили”. Мы изощрялись, придумывая едкий ответ, например: “Охотно возьмем вас на буксир”. Или: “Арестуйте Джэя и поворачивайте домой!” Или: “Встретим в пещере подарками”. Однако в конечном итоге склонились к суровой простоте, ответили: “Нет! Нет! Нет!”

Вероятно, Джэй догадался, как мы ответим, потому что, не дожидаясь нашей радиограммы, сутки спустя “Паломник” замигал снова:

“Дорогой зять! Возможно, наше мирное предложение ты счел признаком слабости. Но не обманывай себя пустыми надеждами. Ты же видишь, что двигатель работает снова и мы набираем скорость. Наш ученый совет обеспечил наращивание скорости вплоть до третьей девятки (то есть до 0,999 с). Вы никогда не обгоните нас…”

Еще несколько передач было в том же духе. Мы регулярно отвечали: “Нет, нет, нет!” И в стандартных радиосигналах невозможно было почувствовать — даже я понял не сразу, — что в наших “нет” было все меньше уверенности. Чтобы заметить это, нужно бы наблюдать нас со стороны изо дня в день.

Вот сидим мы за ужином — семь замученных, отяжелевших от усталости существ в одинаковых сизо–голубых комбинезонах и одна элегантная дама в белом атласе с гипюром — Джэтта. Мы вымотаны, тяжко дышим, лениво ворочаем челюстями. Разговор ведет Джэтта.

— Вам нравится мое платье, девочки? К сожалению, я не успела спороть кружева. Кружева выходят из моды, последний шик — это отделка натуральным мехом. Гарнитур в одной тональности: черный бархат с чернобуркой, белый атлас с горностаем. Сдержанность — признак утонченного вкуса. Я обязательно закажу феям отделку из горностая.

Я смотрю на Рэя выжидательно. По–моему, он, а не я должен воспитывать свою принцессу, внушать ей, что мы летим не за нарядами для наших жен.

И тут Слово берет Сэтта:

— Ах, миленькая, у каждой свой стиль. Я брюнетка, мне к лицу яркое. Лично я возьму что‑нибудь броское: скажем, терракота с отделкой из рыжей лисы. Два хвостика крестом на груди.

Кто же кого перевоспитывает в нашем корабле?

— “Не думать о себе, не учиться, не любить… Для всех, для всех, не для себя…” — напоминаю я слова клятвы.

И ожидаю, что меня поддержат мужчины. Но они принужденно молчат. Прячут глаза. Всем неловко, как будто я сказал какую‑то банальную пошлость. После долгой паузы Гэтта открывает рот:

— Гэй, нельзя быть таким ортодоксальным, таким неуклонно правильным двадцать четыре часа в сутки. Женщина несчастна, если хотя бы полчасика в день она не проводит перед зеркалом.

Я молчу потрясенный. Не слова Гэтты поражают меня, а тон: не дружески–насмешливый, не шутливо–кокетливый, а раздраженный. Гэтта сердится на меня. За что?

За что Гэтта сердится? Невольно я думал об этом, ворочаясь, и думал днем во время работы, монтируя очередной гипотермический саркофаг, четвертый по счету.

— Почему ты не возражал Гэтте? — сказал я Пэю. — Что это за фигура умолчания? Разве я единственный помню цель полета?

Друг мой тяжко вздохнул, набрал полную грудь воздуха, как будто собрался нырнуть:

— Гэй, мне надо поговорить с тобой.

— Здрасте! А чем мы занимаемся сейчас?

— Нет, поговорить принципиально. Есть обстоятельства, Гэй, когда трудно сохранить объективность… Впрочем, я надеюсь, ты поймешь меня… и это не помешает нам в дальнейшем… как и в прошлом, сохранить, одним словом… Понимаешь, что, живя столько времени рядом, не мог же я остаться равнодушным… Тем более что ты обращал мое внимание на достоинства и сам виноват отчасти, поскольку я не мог не прислушиваться и не согласиться в конце концов…

— Остановись, Пэй, тебя что‑то заносит на обочину. Ты запутался во вводных предложениях. Вздохни еще раз, соберись с мыслями. Вспомни суть. Теперь излагай. Суть в том, что…

— Суть в том, что я полюбил Гэтту и сделал ей предложение.

— Ишь ты какой храбрый! — Не принимал я всерьез мое зеркало. — А она что?

— Она согласна. Завтра свадьба. Все уже знают, кроме тебя.

— Что? Что–о-о?

Я без стука ворвался в комнату девушек. Кто‑то, взвизгнув, скрылся под одеялом…

— Гэтта! — заорал я. — Это недоразумение! Ты же знаешь, что я люблю тебя, мы любим оба, всегда любили. Не делай глупости со зла, от нетерпения, от дурости. Опомнись, Гэтта, нельзя быть женой кого попало: тени, зеркала, библиографического справочника. Гэтта, одумайся!

И вдруг я захлебнулся, увидев ее глаза, такие усталые, такие грустные и… спокойные.

— Не кричи, Гэй, не кипятись, — сказала она. — Нет никакого недоразумения, все продумано и прочувствовано. Верно, я любила тебя прежде, но очень устала любить. Ты трудный товарищ, Гэй, неприятный даже со своей рациональной одержимостью. Ты смотришь поверх головы, в далекие дали, озабочен делами всех народов планеты и не замечаешь живущих рядом, для близких тебе не хватает тепла. Тебе в жены нужна какая‑то сверхгероиня, полная самоотречения, готовая любить, ничего не получая взамен, такая, чтобы взвалила себе на плечи все заботы обоих, стояла бы на страже при твоей персоне, грудью прикрывала бы тебя от мелкой житейской ряби. А я? Я обыкновенная девушка, хочу внимания и ласки, не согласна быть третьестепенным придатком мужа, хозяйственной деталью его славной биографии. И не согласна ждать десять лет, пока он соизволит заметить, что я уже увяла, старею, пока соблаговолит жениться на мне из жалости и чувства долга.