Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

верст в сутки. Это его энергия спасла армию, и в этом его незабываемая заслуга. Он дал возможность завершить начатый Корниловым поход, и он вписал этим, если есть военно-историческая справедливость, необычайную, красивую страницу в русскую военную историю, такую забытую и заброшенную.

Мне тогда представлялась эта борьба как увлекательная партия в шахматы: с одной стороны большевики, выигравшие такую важную фигуру, как генерал Корнилов и темп, с другой стороны Деникин, с единственным шансом на выигрыш темпа. Этого и добивается он. Не будучи в состоянии выиграть силой, он выигрывает в темпе и не только в нем, но заставляет большевиков принять его игру, то привлекая к себе противника, то неожиданными быстрыми передвижениями, не давая ему сосредоточиться, опять гнаться за нами, вновь мечтать об окружении и охватывать только пустоту.

Только эта спокойная рассудительность спасла нас от неминуемого окружения и гибели со всем нашим громадным десятиверстным обозом. В этой шахматной партии встретился опытный маэстро, сумевший уже проигранную партию если не привести к выигрышу, то к ничьей. Но эта ничья дорого стоила большевизму. Как опытный, хотя и раненый фехтовальщик, Деникин, все время парируя нападение противника, беспрестанно и ловко наносил ему удары, в то время когда его выпады и атаки встречали всюду непроницаемую защиту или утомляли его бесцельным и изнурительным рассечением воздуха.

Так прошли мы в богатые станицы Ильинскую и Успенскую, где мы хорошо отдохнули, простояв там более недели. Моя болезнь, казалось, совсем оставила меня, и я переживал счастливое время возвращения сил и здоровья.

* * *

И вот, неожиданно, мы узнали, что донское казачество свалило во многих округах большевистскую власть и ждет нашу армию как избавительницу. Тот же лихой полковник Б., который первый добился связи с Кубанской армией генерала Покровского, вызвался проехать на Дон, чтобы выяснить обстановку. С несколькими казаками он, пробираясь ночью, перебрался через границу Кубани и Ставропольской губернии и явился в станицу Егорлыцкую. Его приезд был встречен восторженно.

Он сам мне рассказывал свое удивительное путешествие с Кубани на Дон и обратно. Какими-то путями донцы узнали о его ожидаемом приезде, и у первой станицы в конном строю его встретила полусотня, выстроенная в полном порядке. Все казаки были в погонах; по постановлению станичных сходов дисциплина была введена строжайшая. Офицеров не только пригласили занять должности, но фактически приказали им занять их.

В двух или трех боях донцы разбили посланных против них красных и отняли от них пушки и пулеметы. Во главе станицы Егорлыцкой стоял простой казак вахмистр Никифоров. Немедленно он созвал из округа представителей восставших казаков, и они передали Б. их просьбу к Добровольческой армии о помощи.

Наступала весна, и казачество просыпалось. Те части, которые ушли за атаманом Поповым, части южного отряда полковника Денисова, после целого ряда успешных боев подходили уже к Новочеркасску – столице Дона.

Б. должен был как можно скорее обрадовать этими новостями генерала Деникина, и он с несколькими охотниками из казаков, донцов и кубанцев двинулся обратно через большевистский строй. Все шло благополучно, пока ему не пришлось днем в открытой степи пересекать железную дорогу, охраняемую большевиками. Увидя большевистскую заставу и подходивший контролирующий бронепоезд, Б. приказал своим людям спешиться и смешаться с гуртом лошадей и скота, который случайно проходил по той же дороге. Погонщикам скота было приказано, довольно энергично, молчать и идти прямо степью к полотну железной дороги, и казаки и Б., ведя среди гурта в поводу своих лошадей в большой пыли, поднятой гуртом, достигли насыпи.

Здесь большевистская застава, вдвое или втрое более сильная, чем конвой Б., заметила что-то неладное, и несколько всадников отделилось от нее к гурту. Сопротивляться можно было, но важнее было предупредить генерала Деникина о восстании, и Б. приказывает своему маленькому отряду немедленно садиться на коней, и они, карьером, лавой, скачут от изумленных красных. Лошади были утомлены большим переходом, но тот гандикап, который был в распоряжении Б., он сумел использовать и, не потеряв ни одного человека, достиг наших расположений и явился с докладом к генералам Деникину и Алексееву.

– Это было совсем из Майн Рида, – рассказывал мне Б. про свою эскападу.

Наша армия обязана была ему связью и с Кубанской, и с восставшей Донской армиями.

Я написал: «Наступила весна, и пробудилось казачество». Я вспоминаю слова удивительного казака, прекрасного генерала и спокойного, рассудительного политика генерала Богаевского – атамана Войска Донского. Он говорил мне, что весной всегда казачество готово к восстаниям и к деятельности. Им становится жалко своих плодоносных степей, своих богатств, скрытых в плодотворную землю, и они полны энергии. Каждая осень и зима убивает их энергию. Им кажется, что не за что бороться; холод и тяжелая служба угнетает их, и падает их воля.

Генерал Богаевский очень интересный человек и тонкий и умный дипломат, в хорошем смысле этого слова. Он настоящий казак и настоящий русский человек и генерал. Он чужд сепаратизма. Он всегда был сторонником союзников и нашей армии, в которой он пользовался всеобщей любовью. Он гвардейский офицер и не чужд был связей со двором, и в то же время ни один демократ не мог упрекнуть его в чем-нибудь обидном для него. Его тихая медлительная манера говорить, без аффектации, его упрямая казачья уверенность в своей правоте позволяли ему быть, даже когда немцы были на Дону, министром иностранных дел и первым другом Добровольческой армии, из коей он ушел только по настоянию генерала Алексеева, который видел в нем искреннего и верного друга.

Сами немцы, не любя его, относились к нему с нескрываемым уважением. Они видели в этом тихом, уравновешенном человеке, друге атамана Краснова, тоже талантливого дипломата, но сторонника сближения с немцами, крепкую силу. Понимал это и Краснов, и, к чести его будь сказано, как ни менялись события на Дону, он всегда сохранял, как и мы, знавшие Богаевского, свое глубокое уважение к этому прекрасному генералу и умному честному человеку.

* * *

Никто из не переживших гражданскую войну не может себе представить ее ужасов. В любой войне врагов все же разделяет пространство между фронтами, разные мундиры, военные обычаи, язык. Здесь ничего этого нет. Дерутся братья между собой, и с какой-нибудь горы никто не мог бы разобрать разницу между двумя фронтами; и самое ужасное – это то, что, вступая в эту борьбу, вы, кроме смерти или окончательной победы, ничего не можете видеть. Во всякой другой войне вас могли ранить, вы могли заболеть. Как бы ни были скверны условия войны, вы знали, что вас отправят