Аборигены Прерии - Сергей Калашников

Встала и выпустила его сначала из комнаты, а потом и из дома. Вернулся он через неделю, поел, выспался и снова пропал. С тех пор домашний любимец постоянно где-то шлялся, наведываясь в их дом время от времени, каждый раз на неопределенный срок. Привычки баловня сохранил полностью и, если случалось ему оплошать, – удары мокрым полотенцем переносил безропотно.

Рос он по-прежнему медленно, но за прошедшие годы успел вытянуться, хотя юношеская худоба все еще сохранилась. В последний раз ему крепко попало шваброй, когда он взгромоздился на мамину кровать, и она сломалась. Взрослый махайрод, он, знаете ли, не пушинка. А перед этим Оля оттрепала его за уши, когда ему чем-то не понравился ее Павлик, и он помочился в его башмаки. Представляете, сколько помещает в себе зверь, способный ударом лапы свалить корову?

И это создание приняло наказание безропотно. Вообще-то входить в дом Цуцику позволялось до сих пор, несмотря на то что он иногда что-то ронял и ломал. Просто непрочные вещи вышли из обихода, а остались только крепкие. И с Павликом Цуцик подружился, потому что когда после забоя скотины тот разделывал тушу, то все полагающиеся на долю саблезуба кусочки делал нужного размера и клал точно на язык, просовывая руку между огромными клыками.

Деток своих Оля и Паша даже отпускали с Цуциком в лес. Он их там никогда не бросал одних и обязательно приводил домой. Иногда казалось, что зверь и речь человеческую понимает, только ответить не может. Соседи, особенно ребятишки, с Цуциком знались. Случалось, он у них даже что-то выпрашивал. Или получал метлой, если проявлял излишнюю настойчивость. Но приходил и уходил, подчиняясь одному ему известным причинам, и никому никогда не мешал. Пару раз фельдшерица зашивала ему рваные раны, отчего при ее приближении он всегда убегал. Вот, пожалуй, и все, что можно поведать о Цуцике.

Здесь, в пойме Эолки, всегда богатые травы – райское место для молочных ферм. Хозяйства невелики и расположены часто – через три-четыре километра друг от друга. Густые леса, разделяющие обильные луга, дали людям надежное укрытие. Если бы не рев недоеной скотины в оставленных без присмотра хлевах, было бы терпимо, а так то один малек, то другой пробирались на подворья и быстренько прилаживали доильные аппараты к распертому вымени, выпуская молоко прямо в чавкающий навоз.

А дело это рискованное. Группы солдат шастали от фермы к ферме и все людей высматривали. В Леройку вон стреляли, так он насилу ушел. А как Цуцик объявится?! Страшно было Оленьке.

– Теть Лель! Цуцик солдата загрыз.

– Ты чё, Нафаня! Они же все в бронях.

– А он его лапой по голове загрыз.

– Ударил, что ли?

– Нет, насмерть. Солдат у хлева Зыряновых в засаде сидел. Подстерегал, чтобы, когда кто доить пойдет, так подстрелить. Мы с Зырькой его не заметили и полезли, а он по нас и жахнул очередью. Мимо. Ну, мы думаем, как с полста метров можно промазать? И почему добивать не стал? За амбаром обошли, глядим, лежит стрелок и голова у него вбок, а рядом следы вашего тигра. Ну, мы скорее деру в кусты, а там еще один такой же. В смысле, солдатик со свернутой головой. Потом еще Клюка говорил, будто видал, как Цуцик солдатика, что по нужде за куст отошел, прибил – тот и не пикнул.

Ольга выслушала весть с недоверием и вдруг спохватилась:

– Ой, а Витек-то мой где?

– На ферме, наверное. Слышите, как ваши коровы ревут? Кто же такое выдержит? Вот они с дядей Пашей, наверное, и отправились, чтобы хоть как-то подоить.

Прижав к себе дочку, женщина замерла. Донеслись очередь и короткий звук выстрела из мужнина дробовика, а потом дуплетом ударила двустволка отца. А чуть погодя заговорила помпа сына. Четыре выстрела через равные промежутки. Сердце куда-то провалилось и перестало биться. Нафанаил устроился рядышком, изготовившись к стрельбе.

– Это откуда у тебя такое ружье?

– Так солдатику-то оно уже без надобности.

Мужчины вернулись через час. Подошли неслышно, все в полном здравии, но смурные.

– Цуцика рикошетная пуля задела, – сказал муж. – Перевязал его, как мог, и он к Феоктистовым поковылял на трех лапах. Геннадька сопровождает. Там зашивать нужно, большая рана, и пулю доставать придется. Никак без фельдшера. А с Цуциком еще и подружка. У них сейчас брачный период, вот парой и держатся.

– Подружка, говоришь? Она же дикая!

– Совсем дикая. К людям не подходит.

С приходом мужчин стало легче на душе. Но только чуть-чуть. Они, оказывается, воюют, спрятав женщин в самых глухих уголках.

У шерстистых носорогов очень тонкая душевная организация, заставляющая этих громоздких неповоротливых созданий сомневаться в благонамеренности любого существа, оказавшегося в поле зрения. Касается это, конечно, прежде всего, незнакомцев, не успевших еще никоим образом убедить этих обладателей нежного внутреннего мира в том, что ничем им не угрожают. Поэтому при встрече с этими обитателями просторов Прерии человек опытный старается держаться поодаль и не попадаться им на глаза. А уж если приблизиться все-таки необходимо, то делать это следует неторопливо, внимательно следя за тем, как многотонная туша реагирует на тебя и отступить при первых же проявлениях встревоженности.

И вот в полусотне метров от мирно дремавшего под сенью деревьев животного откуда ни возьмись спустилось двуногое под куполом и начало что-то делать! Старый самец испытал просто сокрушительный шок и предпринял то, что сделал бы на его месте любой его родич – атаковал.

Он даже успел взять неплохой разгон, когда хлесткие звуки выстрелов разорвали тишину утренней прерии. Стало больно, пули пробивали толстую шкуру и вызывали ярость. К тому же, оказалось, что враг не один – еще насколько похожих созданий направляли в его сторону палки, плюющиеся укусами.

Когда старый самец затих, нашпигованный пулями, два бойца оказались раздавленными, а еще один, весь изломанный, испускал дух. Командир, белый как мел, созвал завершивший приземление взвод, потому что стала очевидной необходимость обеспечить более высокую плотность огня, чем это возможно, когда стрелков разделяют десятки метров.

Солдаты настороженно озирались, и наблюдаемое никого не радовало. Высокая трава вокруг, казалось, прячет неведомых зверей, готовых на них наброситься. Трава, естественно, скрывала бесчисленных падальщиков, потянувшихся на шум и запах крови, потому и шевелилась, побеспокоенная шакалами, хорями, нелетающими быстроногими птицами и ящерицами.

Взвод отстреливался, посылая длинные очереди во все места, где угадывалось движение, и организованно отходил к видневшимся вдалеке строениям. Отличные глушители, установленные на самых современных штурмовых карабинах, эффективно гасили звуки выстрелов, а появление новых, невидимых в густой высокой траве подранков только увеличивало рост численности желающих отведать мертвечины. Запах крови многие воспринимали, как обещание сытного обеда.