Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин

– В порядке? – рассмеялась Флер. – Я в полном порядке. В полнейшем. – Она запнулась, подыскивая слова, чтобы лучше выразить ощущение полноты и повторила: – В совершеннейшем порядке. Я просто хочу помочь этому несчастному с надломленной психикой.

Джонни ободрительно улыбнулся Флер и хотел было тактично удалиться, но разъяренный Николас не собирался упускать подвернувшуюся возможность.

– А, вот и он! Вещественное доказательство, предъявленное суду в самый подходящий момент: вот он, практикующий шарлатан, колдун, наводящий психопаралич, гид по катакомбам канализации, сулящий превратить ваши сны в кошмары и строго исполняющий свои обещания, – побагровев, прорычал Николас; в уголках рта пузырилась слюна. – Перевозчик через вторую реку Аида не довольствуется пролетарской монеткой, как его коллега на Стиксе. Нет, необходима пухлая чековая книжка, чтобы переплыть Лету и погрузиться в забытый потусторонний мир смертельно опасной чепухи, где беззубые младенцы отгрызают соски с пересохших материнских грудей. – Он тяжело, прерывисто вздохнул и продолжил извергать поток оскорблений: – Среди всех изобретательных выдумок самой отвратительной будет та, на которой основывается его зловещее искусство, оскверняющее наше воображение вымышленными образами кровожадных младенцев и кровосмесительных детей…

Николас раскрыл рот, пытаясь втянуть в себя воздух, тяжело навалился на трость, качнулся вбок, отступил на шаг к столу и рухнул на пол. В падении он зацепил скатерть и стянул со стола десяток бокалов. Бутылка красного вина упала, вино с бульканьем полилось на ковер и забрызгало черный костюм Николаса. Официантка метнулась вперед и подхватила ведерко полурастаявшего льда, скользившее к простертому телу Николаса.

– О господи, – сказала Флер. – Похоже, он перевозбудился. Ну и поделом. Вот что происходит с теми, кто вовремя не обращается за помощью, – продолжила она, будто обсуждая пациента с доктором Пагацци.

Мэри вытащила мобильный телефон и сказала официантке:

– Я позвоню в скорую.

– Спасибо, – ответила та. – Я спущусь вниз предупредить привратника.

Все обступили поверженное тело Николаса, с тревогой и любопытством глядя на него.

Патрик опустился на колени, ослабил узел Николасова галстука и возился с ним до тех пор, пока не снял вообще, и только после этого расстегнул пуговицу тугого воротничка. Николас попытался что-то сказать, но лишь поморщился от усилий и, раздраженный своей беспомощностью, устало закрыл глаза.

Джонни мысленно признал, что ощущает некоторое удовлетворение оттого, что внезапный приступ поразил Николаса без его активного вмешательства. Он посмотрел на своего поверженного оппонента, неподвижно распростертого на ковре. Дряблая шея, высвобожденная из роскошного галстука черного шелка, морщинистая обвисшая кожа открытого горла, будто подставленного под последний удар клинка, вызвали в Джонни острое чувство жалости и уважения к всесильному эго, не позволяющему человеку измениться даже перед лицом смерти.

– Джонни! – окликнул его Роберт.

– Что? – сказал Джонни, заметив, что Роберт и Томас с интересом глядят на него.

– А почему этот старик так на тебя разозлился?

– Долгая история, – ответил Джонни. – И я не имею права ее рассказывать.

– У него психопаралич? – осведомился Томас. – Паралич – это когда человек не может двигаться.

Присутствующие скорбно перешептывались над телом Николаса, но Джонни не смог сдержать улыбку.

– По-моему, это великолепный диагноз, – сказал он. – Но дело в том, что Николас Пратт выдумал это слово, чтобы высмеять психоанализ, которым я как раз и занимаюсь.

– А что такое психоанализ? – спросил Томас.

– Это способ отыскать правду в скрытых глубинах человеческих чувств.

– Как игра в прятки? – уточнил Томас.

– Совершенно верно, – подтвердил Джонни. – Только правда прячется не в шкафу, за шторами или под кроватью, а в симптомах, снах и привычках.

– Давай поиграем? – предложил Томас.

– Давай не будем играть, – сказал Джонни скорее себе, чем Томасу с Робертом.

Появление Джулии прервало его разговор с детьми.

– И что, вот это конец? – спросила она. – Волей-неволей задумаешься, прежде чем закатывать истерику. Боже мой, эта религиозная фанатичка его обнимает! Я бы от такого точно окочурилась.

Анетта, опустившись на колени, приподняла Николасу голову и, закрыв глаза, едва заметно шевелила губами.

– Она что, молится? – ошеломленно протянула Джулия.

– Очень мило с ее стороны, – заявил Томас.

– Хотя о мертвых принято говорить либо хорошо, либо ничего, – заявила Джулия, – не могу удержаться. Я всегда считала Николаса Пратта жутким типом. С его дочерью, Амандой, мы не особо дружны, но он порядком испортил ей жизнь. Тебе, Джонни, это известно лучше, чем мне.

Джонни промолчал.

– Ну сколько можно вредничать?! – воскликнул Роберт. – Он просто больной старик и наверняка все слышит, только ответить не может.

– Вот именно, – добавил Томас. – А это нечестно.

Джулия с неимоверным удивлением посмотрела на них, а потом обиженно вздохнула:

– Если даже дети начинают критиковать твое поведение, пора уходить. Передай от меня привет Патрику. – Она расцеловала Джонни в обе щеки, демонстративно игнорируя Роберта и Томаса. – Нет сил здесь оставаться после всего, что произошло. В смысле, с Николасом.

– Она на нас рассердилась? – спросил Роберт.

– Нет, она сама на себя рассердилась, потому что для нее это легче, чем расстраиваться, – сказал Джонни.

Джулии не удалось выйти из зала, потому что на лестнице путь ей преградила официантка и два фельдшера скорой помощи, нагруженные медицинским оборудованием.

– Ого! – сказал Томас. – Кислородный баллон и носилки. Я тоже хочу.

– Сюда, пожалуйста, – взволнованно сказала официантка.

Николас почувствовал, как приподняли его руку, и понял, что ему считают пульс. Пульс был слишком быстрым, слишком медленным, чересчур слабым, чересчур сильным – в общем, не таким, как нужно. Сердце разрывалось, грудь пронзили шпагой. Надо предупредить, что он не донор органов, иначе его живьем раздерут на части. Надо их остановить! Позовите Уизерса! Велите им остановиться! Он не мог говорить. Нет, только не язык. Ни в коем случае не отдавайте им язык. Без речи мысли, как поезд, сошедший с рельсов, сталкиваются друг с другом, рушатся, разрывают все вокруг. Кто-то просит его открыть глаза. Он открывает глаза. Надо показать им, что он compos mentis[31], компост mentis, утильсырье… Нет! Только не мозг, не гениталии, не сердце – сердце не годится для пересадки, оно еще трепещет в чужом теле. Ему светят в глаза фонариком. Нет-нет, только не глаза. Не отбирайте у него глаза. Как страшно. Без армии слов варвары атакуют, поджигают дома, лошадиные копыта крошат хрупкие черепа. Он уже не он, он попал под копыта. Нет-нет, он не беспомощен. Его не унизят. Он не станет другим, неизвестным – боже, какой ужас.