Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

В ее поведении нет никаких перемен. С ним она всегда нежна и заботлива. Ей по-прежнему легко доставить удовольствие. В постели она продолжает исполнять все его желания, какие бы фантазии ни пришли ему в голову.

И тем не менее она изменилась.

Но разве это возможно: изменение заметно в целом, но ни в чем конкретном не проявляется?

— Магдалена, — шепчет он однажды ночью, чувствуя, что она начинает засыпать, хотя его член еще не покинул ее, — что ты скрываешь от меня?

Она лежит совершенно неподвижно и через некоторое время отвечает:

— Ты мой муж, Йоханн. Ты видишь, что я такое.

— Я вижу, что ты такое, — говорит он, — но не знаю, что ты такое. И это начинает меня мучить.

Рядом с их постелью еще мерцает свеча. Магдалена садится, отделяя свое тело от тела Йоханна, и задувает пламя.

Они лежат во тьме, Магдалена протягивает руки и берет в них голову Йоханна.

— Йоханн, — говорит она, — если тебя что-то мучит, то не по моей вине. Это поиски Маркуса доставляют тебе неприятности.

Йоханн не отвечает. В словах Магдалены есть доля истины: долгие часы, проведенные им в одиночестве под серым небом, ослабили его, ослабили и телом и духом.

— Да, — наконец говорит он, — но это не то. В этом доме что-то произошло. Я это чувствую.

Они слышат крик ночной птицы. Магдалена молчит, отчего кажется, будто последние слова Йоханна и крик ночной птицы на мгновение повисают во тьме и затем внезапно замирают, как замирает эхо.

— Магдалена…

— Шшш, дорогой, — говорит она. — Ничего не произошло. Спи сном праведника.

На следующее утро Йоханн Тилсен просыпается с уверенностью, что теперь он знает, где можно найти тело Маркуса. Ему открылось это во сне. Как же он раньше не подумал об этом месте. Оно все время было у него перед глазами, а он его не замечал.

Магдалене он ничего не говорит. Он выпивает кофе и, как только мальчики принимаются за уроки, а Магдалена отдает распоряжения кухаркам, сразу же выходит из дома.

На плече он несет кол для льда. Накормив и напоив коня, он берет в конюшне попону, которой иногда покрывают пони Маркуса, и прилаживает ее к своему седлу. Едет он на восток через земляничные поля к летним пастбищам, в ту сторону, где низкое, белое солнце с трудом поднимается над скелетообразными дубами и буками на границе Боллера.

Подъехав к ближайшему пастбищу, он спешивается, привязывает коня и берет с собой попону и орудия.

Теперь он стоит, опустив голову и глядя на корыто для водопоя. Ему чудится голос Маркуса, слабый, как звон далекого колокола: «Моя мама видит меня с облака, где она лежит, и, когда в лошадиное корыто падает дождь, это она плачет обо мне, и ее слезы собираются в этом маленьком месте…» Чудятся ему и его собственные слова: «Не знаю, Маркус, что мне с тобой делать. Я в отчаянии…»

С исполненным ужаса сердцем Йоханн Тилсен соскребает с толстого льда недавно выпавший снег.

Лед не прозрачный, а молочно-белый. И невозможно увидеть, что в нем лежит.

Дрожа от холода, Йоханн поднимает лом.

Но затем останавливается. Что собирался он делать этим ломом? Просто вонзить его в лед? Корыто глубокое, но маленькое тело, скорее всего, плавало в нем. Йоханн проводит по льду голыми руками. Его поверхность абсолютно гладкая. Похожа на чистую плиту холодного камня. Руки Йоханна горят, но он не отнимает их, словно застыв в позе благословения. Ему стыдно.

Он вновь садится на коня. Он вернется домой и возьмет более тонкие орудия — резцы, молотки, — и с их помощью извлечет тело, не причинив ему вреда. Затем осторожно вынет, завернет в попону, которая еще пахнет гнедым пони, и принесет домой.

Летние пастбища находятся далеко от дома, и у Йоханна так замерзли руки и ноги, что, вернувшись, он решает несколько минут погреться у камина и уже потом снова отправиться в путь.

Вред.

В этом слове Йоханну слышится злой упрек. Он испытывает отвращение к собственному лицемерию. Вред Маркусу Тилсену был причинен давно — равнодушием собственного отца. Кроме него здесь нечего и некого винить.

Йоханн тупо смотрит в огонь. Он уже собирается встать и идти за инструментами, как вдруг явственно слышит плач. Он поднимает голову. Плач доносится сверху, из комнаты, в которой спят они с Магдаленой. Однако он знает, что это не Магдалена. Магдалена так не плачет.

Йоханн Тилсен молча встает и молча поднимается по ступеням лестницы. Со временем он спросит себя, почему он счел необходимым идти так бесшумно, на цыпочках, точно вор, и не найдет иного ответа, кроме того, что он знал, что так надо.

По мере того, как он приближается к спальне, плач становится все громче, безудержней: «Магдалена… Магдалена…»

Это голос Ингмара.

Йоханн Тилсен открывает дверь и входит в комнату. Магдалена, раскинувшись, лежит на кровати, ее белая нижняя юбка задрана, корсаж расстегнут. Ингмар Тилсен в одной рубашке между ее ног, он рыдает от восторга, как утопающий, прижавшись к ней и уткнувшись темной головой в ее налитые молоком груди.

Когда Йоханн возвращается к корыту, небо начинает темнеть и та же птица, что кричала в ночи, вновь оглашает пастбище своим кличем, но более настойчиво, нетерпеливо, словно ей не терпится, чтобы поскорее опустилась тьма.

В воздухе так холодно, что каждый вдох причиняет Йоханну боль. Но он продолжает трудиться и, словно не замечая морозных сумерек, кусок за куском вырубает лед, как скульптор, который знает, что в глыбе мрамора ждет освобождения человеческая фигура, которую он увидел очами своей души.

Лед крошится, и осколки разлетаются в разные стороны. Безмолвные сумерки нарушает громкий звон долота. Конь ржет и бьет землю копытами. Йоханну вспоминается, как Маркус смотрел на плавающие в корыте предметы, подталкивая их палкой и почти не слушая обращенные к нему слова отца: «Эта вода не для тебя, Маркус, а для лошадей. Уходи…»

Даже когда стало совсем темно, даже когда льда в корыте почти не осталось, Йоханн Тилсен продолжает работать. Лишь услышав, как долото ударяется о каменное дно корыта, он останавливается, тяжело опускается на колени и отдыхает.

Падение ангела

В состоянии непривычного для него воодушевления, видимо вызванного прибытием бумажного промышленника из Болоньи, Король Кристиан приказывает Питеру Клэру свозить Синьора Понти и его дочь в Копенгаген и показать им здания, которые являются предметом его наибольшей гордости: Бьерсен с его витиеватым шпилем, созданным по образцу Королевской косицы, с размещенными там лотками сорока купцов; старую кузницу, которая стала Холменс Кирке для моряков и портовых рабочих Бремерхолма; дорогой его сердцу дворец Росенборг, дар его любви к Кирстен.

Архитектурные пропорции, безупречная кирпичная кладка этих зданий, изящество шпилей и башен произвели на Франческо Понти сильное впечатление. Но итальянец замечает некоторое противоречие между неухоженным и несчастным Королем и аккуратной и жизнеутверждающей архитектурой его столицы. Он спрашивает Питера Клэра: