Ярое око - Андрей Воронов-Оренбургский

«Ежли не дашь Пеплу передохнуть... загонишь коня!»

* * *

Он был уже у подножия кургана, когда зловещее предчувствие заставило его обернуться. Сначала он не увидел их, слух уловил лишь едва различимый топот... Глаза прикипели к далёким солончакам, где разорванной стёжкой, словно брошенная горстка семян, показалась погоня.

— Ишь ты! Всего пятеро? — подивился Савка. — Невелика ты, видать, птица, брат, шоб за тобой всем гуртом по степям лётали. Но оно и краше... Тут мы гостёв и встретим, орлик. Будя им баловать, косоглазым! Будя зумами щериться, мы ведь и выкрошить их могём!..

Он ещё раз мазнул взглядом степь. Нет, сомнений быть не могло — это были татары: пять точек с неотвратимостью рока стремительно приближались. И всё же ему стало не по себе — так бешено летели их кони. Сорока знал: враг не видел его, скрытого за курганом, но радости от сего не испытал. Он сразу понял, что нехристи, как волки, взяли его след и теперь несутся за ним. «Эго край твой... — подумал Савка. — Под ними свежие кони... Оне затравят тебя, як зайца...»

Злость и отчаянье заклокотали в его сердце: решение пришло мгновенно. Он перекинул колчан на луку седла, промял крылья лука.

— Врёшь, чёрный ворон... я ни в чох, ни в грай твой не верю! У меня стяг-оберег посильней твоего колдовства будет. Права у меня нема — голову тут сложить! — Савка бросил на лук стрелу. — И вам, гадам, не скакати по нашей земле. Века стоит Русь — не шатается и века простоит — не шелохнётся!

Движения его были спокойны и толковы, как на охоте на уток. Он подтянул подпруги, развернул коня так, чтобы солнце не слепило глаза, укрепил нерёный конец стрелы меж пальцев.

...Они вынеслись из-за края кургана все разом, плотно прижавшись друг к другу, как сжатый для удара кулак.

— Х-хок! Хх-хо-ок! — Савка бил жёстко и быстро. Полёт его стрел слился в непрерывный шквал. Восемь точных, как соколиный удар клювом, выстрелов — дикая карусель встающих на дыбы коней, проклятья и тяжёлые удары падающих тел людей и животных, клубы бурой пыли и... всё кончено. Он бросил ещё гудевший лук в колчан, тронул Пепла; из серебристого ковыля доносились страшные стоны. Нет, что ни говори, а Савка, сын лучника, не зря носил гордый чин княжеского сокольничего. Князь Мстислав не промахнулся, выбрав из многих его — единственного.

* * *

...Припадая к гриве коня, Савка вихрился в жестокой скачке, тщетно силясь разглядеть, что там — впереди; глаза застило слезами; уши закладывал режущий свист ветра. Он старался как можно дальше оторваться от возможной погони. Второй раз так повезти не могло.

Теперь над его головой развевался злато-багряный стяг. Он укрепил его на вражеском трофее. Уж больно доброе и ладное было монгольское копьё, чтобы мимо проехать... Да и скрываться не имело смысла: шлейф от копыт взвивался вверх подобно гигантскому сигнальному костру! Едкая колючая пыль была всюду, набивалась в глаза, уши и ноздри, и не спасал даже галоп... Поднявшийся после полудня южный суховей делал своё чёртово дело.

...Наконец-то он «вынукал» тяжёлый подъём:

— Господи! Неужто дошёл? Свои?!

Там, впереди, верстах в трёх, стояла оглашённая пыль до небес. Весь горизонт был затянут бурыми тучами. Пронзительно дребезжали обрывки боевых труб и слышался сотрясающий воздух гул.

— Сеча! — У Савки бойцово зазвенела кровь в жилах; грудь распирало дикой радостью.

Он хотел было прямиком припустить скакуна, но, бросив взгляд на лежавшую под ним долину, обмер... Сердце обложило льдом. Она была черна от татар, державших его на прицеле.

Положившись на быстроту ног своего аргамака и Провидение, князь Мстислав Удатный мчался на северо-запад, в сторону Днепра, лишь изредка останавливаясь, чтобы оглядеться окрест.

Седой солончак степи сменился гранитом, едва прикрытым тонким слоем земли. Оленья тропа огибала подножие одинокого кургана с ребристыми склонами, над которым ныряли и гонялись наперегонки неутомимые стрижи.

Раскалённый диск солнца стоял над головой, когда князь, соскочив с коня, решил взобраться на вершину. Вокруг ни души... Тихо. Он проскакал изрядно... ровно и не было сечи, словно всё было не с ним. Цепляясь за ломкие ветви кустов и траву, князь стал споро карабкаться по крутому склону и вскоре достиг каменистого гребня.

Охватив беспокойным взглядом открывшийся простор, он не смог удержаться от стона. Мстислав увидел их. За ним на расстоянии версты, чуть более, широким полумесяцем гнались татары — не менее сотни. С юга наперерез ему приближался другой отряд кочевников — не меньше шести десятков всадников.

Продолжая ещё мгновенье-другое хорониться в укрытии, Мстислав с замирающим сердцем следил за погоней. «Господи Свят, дай мне силы! — твердили губы. — Вот она, расплата! За мою чёртову гордыню... Святый Бессмертный... уж коли мне уготована кончина в Дикой Степи, то даруй мне лёгкую смерть, как поцелуй любимой...»

...Эх, как он теперь казнил себя, проклинал, что не захватил для смены Печенега, резвого коня Булавы. Теперь тот, как пить дать, под седлом врага... Его Атказ[279] был всем хорош, лучше не надо, но и он не трёхжильный, не из железа кован.

Последний раз бросив оценивающий взгляд на преследователей, он зарубил для себя, что, скрываясь за курганом, ему удастся добраться почти вплотную до части равнины, изрезанной балками и ярами. Там, в её лабиринтах, урочищах можно будет укрыться, сбить со следа врага... Там его спасение...

И вдруг!..

Лицо князя до скул затянула пепельная синева, лоб заискрился от зернистого пота.

Он увидел его, вылетевшего камнем с южной стороны, из-за зелёных бугров, где прежде разглядел лишь языцев. Пригнувшись к гриве коня, беглец мчался по равнине в облаке пыли, и над ним на древке трепетал упругим пламенем расчехлённый пунцовый стяг — Ярое Око! Ветер рвал и кусал широкую алую ткань, на которой в струящихся складках то возникал, то пропадал золотой лик Христа.

— Савка-а! — встрепенулось и вырвалось криком из груди, а в голове ахнуло: «Вот она — истинная кара Божья!»

Больше князь не терял ни секунды; вихрем скатился с кургана, взлетел в седло. Атказ метал сажени, а сердце князя выбивало вердикт. «Савка может оторваться, лишь бросившись во всю меть к западу... Но он, чертяка, наверняка не гадает о надвигающейся грозе с востока! Вот и жгёт по прямой на север!.. Дьявол! Все уже Неба круг! — заскрежетал зубами Удалой. — И в колчане... как назло, только четыре стрелы-подружки».

В груди Мстислава, как тогда, у Калки, вспыхнули противоречивые чувства. Он понимал, что, пытаясь спасти сокольничего, подвергает гибели свою жизнь, куда более важную для Галича, для Руси, чем жизнь какого-то сироты-челядника... Но терпкое чувство жалости и долга взяло верх над циничной рассудочностью.