Магия успеха - Феликс Разумовский

У входа в загс уже застыли внедорожники «Эгиды», Плещеев, Пиновская и Дубинин, нарядные, похожие на ответственных работников мэрии, стояли особняком, улыбаясь, негромко делились впечатлениями. Ребятки из группы захвата вели себя более раскованно: перекрыв движение по тротуару, они заливисто смеялись, добродушно шутили и в нетерпении пританцовывали, пуская в небо сизые дымки сигарет. Кефирыч, по-отечески обняв Вику с Толей Громовым, рассказывал им о предстоящей процедуре, естественно не умалчивая и о своей супруге, Василисе Петровне, которая служила в загсе директором.

— У нее здесь все по струночке ходят, — гордо вещал великан, и маленькие голубые глазки его добро блестели. — Кого уж поженит, про развод и думать не смей. Одно слово, Василиса Премудрая. А, это ты. — Ничем не выказывая обиды, он сердечно поздоровался с Прохоровым и, улыбаясь, отошел к своим — понимал, конечно, что Толя с этим парнем через такое прошел, но все же как ему хотелось самому побыть свидетелем у Громова на свадьбе…

— Держи, невеста. — Тормоз осчастливил Вику охапкой гвоздик, пожав руку жениху, огляделся. — Что-то Женьки не видать. По идее, должна бы уж приехать.

Тут же, как по команде, с моста вывернула поносного цвета «Волга», надрывно взревела двигателем и под скрип тормозов остановилась напротив загса.

— Сдачу себе оставь. — Из такси действительно выпорхнула Женя Корнецкая, приветственно помахала всем ручкой и, церемонно приблизившись, чмокнула Вику в ушко. — С торжественным пуском тебя, подруга.

Увидев ее, Наташа восхищенно вздохнула, Алла побелела от зависти. Катя с деланным равнодушием пожала плечами: тоже мне кинодива, здесь тебе не Голливуд. Взять тебя на третий контроль, довести до болевого предела — и от твоей красоты и следа не останется.

Процесс бракосочетания прошел гладко, как по маслу. Василиса Фаульгабер, пышноволосая, дородная дама рубенсовских кондиций, быстро и профессионально расписала молодых, спецназовцы дружно грянули «Ура», захлопали в ладоши, залпом выпалили в потолок пробками от шампанского. Со всех сторон послышались поздравления, веселый смех и нежный хрустальный звон бьющихся на счастье бокалов. Все было, не было только снимков на память, таких подарков врагу «Эгида» преподносить не желала.

Потом все, включая и директора загса, вышли на улицу и, рассевшись по машинам, под цветомузыку сирен и проблесковых маячков двинулись в сторону финской границы. Водители в «Эгиде» были еще те, — Тормоз, пристроившийся замыкающим, едва поспевал, сдержанно матерился, однако держался достойно, на хвосте. Сразу после Зеленогорска процессия свернула на бетонку, проехала кирпичный, со шлагбаумом, КПП и замерла у трехметрового, крашенного суриком забора. Это был секретный реабилитационно-рекреационный центр ФСБ под кодовым названием «Вечное безмолвие».

Мягко раздвинулись створки ворот, машины прокатились по песчаной дорожке и наконец остановились у бревенчатого, окруженного столетними дубами двухэтажного корпуса.

— Вот где раздолье! — Радостно улыбаясь. Катя Дегтярева глянула по сторонам и первым делом выпустила из «джипа» своих четвероногих питомцев. — Филя, Степашка, гулять!

Мощные боевые псы в шипастых противоволчьих ошейниках с эмблемами «Эгиды» принялись нарезать круги по футбольному полю, разбрызгивая вязкую слюну с могучих брылей, из-под сильных лап комьями летела грязь.

— Во дают, черти, захочешь, не попадешь. — Кефирыч, покачивая головой, поднялся на крыльцо, настежь распахнул добротную деревянную дверь. — Господа Громовы, господа свидетели, за мной!

Следом за новобрачными гости оказались в просторном, стилизованном под восточный духан зале: каменный мангал, закопченные балки потолка, длинные, чисто выскобленное дубовые столы. А на них — кулинарная фантасмагория, батареи бутылок, пестрый калейдоскоп аппетитных, радующих глаз и вызывающих слюнотечение закусок. Остро пахло дымком, свежезажаренными шашлыками, ку-патами, чесноком и маринованной черемшой. С витражных окон в зал смотрели деятели от революции, все бородатые, чуточку усталые, суровые, но справедливые, их мелко трясло от громовых раскатов ламбады.

— Ого-го. — Сразу оживившись, гости уселись за столы, откупорили, налили, Кефирыч, взваливший на себя бремя тамады, выдал тост — и началось, пошло-поехало. Крики «Горько!», подарки, поздравления, коньяк, свиная бастурма, половецкие пляски, пение сольное и хоровое, под японский аппарат «караоке». Разгоряченные спецназовцы устроили турнир по рестлингу, гимнастике и панкратиону — благо спортивный зал был под боком, — играли в регби, дрессировали Филю и Степашку — шум, гам, лай повисли над «Вечным безмолвием». В самый разгар веселья, когда Кефирыч плясал с Пиновской, Дубининым и супругой лихую летку-енку, а молодые кружились в истомном аргентинском танго, Плещеев подошел к Тормозу и, легонько взяв его за локоть, отвел в сторонку.

— Ну что, Прохоров, вы хорошо подумали над нашим предложением? — Он добродушно улыбался, но в голосе его слышался металл.

— Подумал, товарищ Плещеев, две ночи не спал, — честно признался Тормоз и осторожно высвободил руку. — Спасибо за доверие, только боюсь, не оправдаю. Нервная конституция жидковата. Да и оклады ваши тоже.

Нужна ему эта служба в охранке! Стоит послезавтра выиграть бой — и пару месяцев можно жить безбедно.

— Вы не торопитесь с ответом, подумайте все-таки. — Шеф «Эгиды» улыбнулся еще шире, настойчиво заглянул в глаза. — Смотрите, возможность роста, спецпаек, выслуга лет, льготы. Опять-таки, проезд бесплатный…

— До Колымы в столыпинском вагоне. — Прохоров решил, что настало время сменить тему. Он резко обнял вербовщика за плечи и развернул на сто восемьдесят градусов. — Смотрите, товарищ Плещеев, торт выносят, ой, бля, не успеем…

Действительно, на колесном столике вкатили свадебный торт, огромный, в три яруса, ярко выраженной фаллической формы, с витиеватой малиновой надписью «Совет да любовь».

— Ну как знаете, Прохоров, очень надеюсь, что все это останется между нами. — Плещеев поскучнел, отвернулся и отправился вручать молодым подарок от руководства ФСБ — двухнедельную путевку-люкс по фьордам Норвегии, — ничего другого под рукой не оказалось.

Съели торт, выпили пару-тройку ведерных самоваров, снова пустились в пляс.

— Серега, а давай-ка мы станцуем. — Женя, неожиданно ставшая буйной, потянула Тормоза из-за стола, но тут же передумала и, плюхнувшись на скамью, принялась яростно дирижировать вилкой для сластей. — Я задыхаюсь от нежности, от твоей-своей свежести, я помню все твои трещинки, а-а, щенки, щенки! Эй, Викуленция, мать твою, бери гитару, петь будем!

От нее густо пахло духами, бастурмой, коньяком и крупными неприятностями, пора было немедленно заканчивать веселье.

— Все, все, Жека, поехали до хаты, баиньки пора. — Ловко увернувшись от вилки, Прохоров вывел Корнецкую на воздух, посадил в машину, пристегнул ремнем. — Спи, моя радость, усни.

Прощаться он не стал, включил зажигание, дал мотору погреться и уехал с концами, по-английски. Собственно, всем было не до него — разгуляево достигло апогея, пели под «караоке» «Нинка, как картинка, с фраером гребет»…