Нечаев - Феликс Лурье

Имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство не изволите ли признать возможным сделать распоряжение, чтобы, ввиду означенного требования Швейцарского правительства, подлежащее судебное место в этом смысле составило обвинительный акт против Нечаева, который по изготовлении и утверждении, соблаговолите препроводить ко мне».[656]

Педантичный Эссен ответил Левашеву, что обвинительный акт без допроса написан быть не может, так как это противоречит действующим законам, но Швейцарское правительство не настаивает на его предъявлении, а «удовлетворится всяким документом, свидетельствующим о виновности Нечаева в уголовных преступлениях».[657] Эссен передал Левашеву официальные бумаги о привлечении Нечаева к делу об убийстве Иванова, сопроводив их показаниями осужденных по «Процессу нечаевцев». 27 августа Эссен представил Александру II доклад, в котором подробно изложил свои действия, направленные на передачу Нечаева русскому правительству. В конце доклада Эссен сообщил, что командировал в Швейцарию в полное распоряжение Горчакова редактора Департамента Министерства юстиции А. А. Казем-Бека, «обладающего всеми необходимыми качествами для исполнения этого поручения».[658]

III отделение, Министерства юстиции и иностранных дел, объединенные желанием монарха во что бы то ни стало пересадить Нечаева из швейцарской тюрьмы в русскую, завершили подготовку необходимых документов. 30 августа 1872 года Федеральному правительству Швейцарии была отправлена нота об убийстве Иванова. В ней сообщалось, что «оно не имеет тесной связи с остальными обвинениями и составляет самостоятельное деяние, не находящее себе ни объяснения, ни повода в политических убеждениях, высказанных при других обстоятельствах теми лицами, которые столь слепо были вовлечены в преступление, возбуждает отвращение и преследуемое во всех образцовых нациях.[659]

Пока высшие администраторы империи готовили эти документы, а Горчаков вел переговоры с швейцарскими властями, Нечаев сидел в цюрихской тюрьме. Режим содержания русского уголовника был установлен необычно строгий, его усиленно караулили; передачи, свидания и переписка ему не разрешались. Лишь в конце сентября Сергею позволили несколько свиданий с участницей сажинского кружка русской студенткой Цюрихского университета Е. Н. Южаковой, якобы его невестой. Свидания происходили в особой комнате, Южакова и Нечаев сидели по разные стороны длинного стола и разговаривали только по-немецки или по-французски, иначе свидание немедленно прекращалось. Когда в Цюрихе стало известно, что вопрос выдачи Нечаева решен, им дали последнее свидание и разрешили расцеловаться. Во время прощания Нечаеву удалось передать Южаковой записку[660] для Сажина: «Архив мой находится у мадам Клеман в том городе, из которого я писал Вам тогда, возьмите его. Я уверен, что вы поступите с ним наилучшим образом. Я погиб».[661]

«Об архиве Нечаева я много слышал, — вспоминал Сажин. — Да кроме того и сам Нечаев показывал мне описание этого архива. Надо сказать, что Нечаев вообще не доверял людям. В убеждения человека он тоже не верил. Он считал необходимым иметь у себя какие-либо документы, чтобы с их помощью держать нужного человека в своих руках. Преследуя эту цель, Нечаев оправдывал все средства. Неведомыми путями, чуть ли не путем кражи, ему удавалось добыть массу писем компрометирующего свойства от всех выдающихся русских людей. Мало того, от своих сторонников Нечаев отбирал особые письменные обязательства, в которых говорилось, что «я, именуемый таким-то, предан, душой и телом Комитету «Народной расправы». «. Таким образом Нечаев мог заставить любого сторонника быть верным его делу, ибо этот последний все время ощущал свою зависимость от него. Помимо этого в архиве Нечаева находилась масса адресов, различные списки лиц и т. п.».[662]

Сажин немедленно отправился в небезопасный для него Париж, именно там Нечаев оставил свой архив. Он не мог допустить, чтобы документы оказались в руках заграничных агентов русского правительства. В Париже Сажин явился к П. Л. Лаврову, и они приступили к поиску. Оказалось, что фамилия Клеман распространена во Франции, как в России — Иванов. Чертыхаясь, они выписали из адресной книги всех мадам Клеман, разделили Париж на районы, пригласили в помощь несколько русских студентов и приступили к делу. Поиск мог длиться вечность и закончиться ничем, но помог случай. Сажин набрел на книжный магазин госпожи Бриссак и вспомнил, что о ней ему рассказывал Нечаев. Мадам Бриссак указала Сажину адрес Клеман, у нее всегда в Париже останавливался Нечаев.

Получив все пожитки Сергея, Сажин решил архив отправить в Цюрих багажом, а книги, газеты и прочее оставить у Лаврова, предполагавшего вскоре переехать в Швейцарию и перевезти их со своими вещами. Почти все документы, оказавшиеся в архиве Нечаева, после просмотра Гольштейном, Ралли и Эльсницем Сажин уничтожил. Исключения составили письма Н. А. Герцен, их ей возвратили. «Помимо писем, — вспоминал Сажин, — в архиве Нечаева оказалось около 200 или 150 карточек. На одной стороне карточки стоял шифр — это были имя и фамилия лица, на другой же приводилась довольно полная характеристика этого лица, причем указывались все отличительные черты его характера; и в результате делался вывод — на какую деятельность способно это лицо».[663] Нечаев внес в свою картотеку почти всех активных участников российского революционного движения, странное для того времени предприятие. Наблюдая его действия, выявляя привязанности и увлечения, невольно обращаешь внимание на неистовую страсть Нечаева к бюрократии — девятнадцатилетним юношей начал он собирать и систематизировать личный архив, внедрил строжайшую отчетность во всех кружках «Народной расправы», странная тяга к хранению чужих расписок в получении денег, обязательств, векселей, личных документов, записочек даже совершенно незнакомых людей. Возможно, в бюрократии он видел один из главнейших атрибутов власти. Увы, интереснейший для исследователей нечаевский архив погиб в безвестном цюрихском камине, но вряд ли мы вправе осуждать за это Сажина.

Несмотря на резко отрицательное отношение к Нечаеву политических эмигрантов, проживающих в Цюрихе, отыскались желающие предпринять попытку освободить его во время следования из тюрьмы на вокзал. Группу из пяти-шести человек возглавил Турский. «Для такого дела, — писал Сажин, — нужны люди решительные, энергичные, физически сильные, находчивые и с инициативой, а таких-то среди них никого не было. Да и попытку-то следовало сделать не в Цюрихе, где было много полиции, по дороге и на вокзале, а где-нибудь на промежуточной станции. Они ожидали Нечаева на вокзале около поезда, и никто из них не бросился освобождать его; они только вошли в вагон следом за Нечаевым, потолкались у дверей, смотря на него и на охранников, которых было трое, из них двое здоровенных переодетых русских жандармов. У Нечаева на руках были наручники».[664]