Пангея приветствует тебя - Оливия Штерн

— Ну так утешь, — он не шевельнулся, продолжая пожирать ее взглядом.

На мгновение Эви стало страшно и немного, по-детски обидно. Лоран так и не пришел за ней, не успел — равно как и она не успела привести в действие план Мер-даланна.

Движением плеч, ставшим уже вполне привычным, Эви освободилась от одежды, приблизилась к императорскому ложу. Впервые она взирала на повелителя сверху вниз. Он по-прежнему оставался недвижим, ожидая ее инициативы.

«Какое у него красивое и жестокое лицо», — пронеслось в голове Эви.

— Ты хочешь стать Императрицей? — вдруг спросил повелитель Зу-Ханн.

Эви улыбнулась самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна, приложила ладошку к губам повелителя.

— Ш-ш-ш, мой господин, мы поговорим об этом позже. Сегодня я хочу развеять твою тоску. Я дам тебе забвение…

И кивнула себе, почувствовав шершавые пальцы Императора на своих бедрах. Все оказалось проще, чем она ожидала, но времени теперь осталось совсем немного: Император никогда не спал в присутствии своих женщин.

…Все оказалось много сложнее, поскольку сохранить ясность рассудка в те мгновения, когда страсть распускается огненным цветком, и каждое движение, каждый вздох, каждый стон — рваные, созвучные бешено стучащему сердцу. Но в самое последнее мгновение Эви распустила волосы, выдергивая тяжелую стальную шпильку и ударила, почти не замахиваясь. В шею, там, где бьется пульс.

…Она не сразу осознала, что запястье пронзила острая боль.

Глаза Императора сделались черными, сумасшедшими — как будто стальная игла в самом деле достигла своей цели.

— Значит, таков твой ответ? — прошептал он, продолжая сжимать руку Эви, до стона, до хруста костей.

Сгреб ее в охапку, все еще не отпуская руки, завалил набок. А потом ударил по лицу, так, что у Эви перед глазами полыхнуло раскаленно-белым, а рот мгновенно наполнился кровью.

— Сука, — холодно сказал Император, — ты сдохнешь. Я лично прослежу, чтобы ты мучилась долго. Казнь будет на главной площади Хеттра, чтобы каждый мог видеть, как сдыхают предатели.

* * *

Боль и ледяной холод разливались по телу. Кое-как разлепив веки, Эви застонала. Чем она провинилась перед Двенадцатью Полночными, что Император не убил ее сразу, случайно? Одного удара вполне могло бы хватить. Но нет. Он «воспитывал» предавшую наложницу аккуратно, бил так, чтобы не насмерть, а дотянула до казни.

Эви застонала. Голова гудела, один глаз не открывался, заплыл, веки стали как две подушки. Страшно болело в груди, видать, владыка степи от души пересчитал ей ребра. Болело внизу живота, пугающе сильно. И еще — этот холод, страшный, выпивающий остатки сил.

Зрение медленно прояснялось, хотя по краю все еще прыгали кровавые мошки. Эви увидела высоко над собой тонущие во мраке каменные своды. И вместе с этим пришло понимание того, что она лежит на полу совершенно обнаженная. Великие Двенадцать! За что наказываете?

«Лучше бы убил», — в который раз подумала девушка, — «почему мне не повезло?»

«Ты просто чересчур глупа и никчемна», — сказала она себе голосом Мер-даланна, — «даже любовнику жилу вскрыть не смогла».

«Я могла бы стать Императрицей», — сквозь сумбур мыслей ответила Эви, — «но вместо этого решила почтить твою память, отец».

Лоран не пришел. И уже никогда не придет.

«А теперь он меня казнит прилюдно. Пусть хотя бы казнь не будет медленной».

Впрочем, она помнила, что Император обещал ей долгие мучения, чтоб другим неповадно было. И ведь — стыдно признаться — Эви этого боялась. Страшно было оттого, что боль могла стать сильнее, чем даже сейчас.

Внезапно ее внимание привлек новый звук — скрежет проворачиваемого в замке ключа. Как, так скоро?!! Эви непроизвольно сжалась, застонала сквозь зубы от прострелившей грудь боли. Голову она по-прежнему не могла повернуть, и не могла видеть вошедшего. Впрочем, очень быстро он сам обозначил свое присутствие.

— Давай, заходи, — пробасил кто-то, — девка самого Императора приговорена. Сладкая. Всю ночь с ней забавлялся.

Эви сделалось жутко. Так вот почему… болит там…

— И для меня оставил? — как скозь одеяло, донеслось до Эви.

Страх придал сил. Захрипев и борясь с подкатившей тошнотой, она кое-как приподнялась. Так и есть: в ее камере находились два дюжих солдата из личной гвардии Императора, и один из них вальяжной, чуть раскачивающейся походкой направлялся к ней.

— Кто это ее так?

— Император, говорят. Самолично. Не угодила девка, видимо.

И, уже обратившись к ней, мужчина спросил:

— Ну что, крошка, развлечемся напоследок?

Эви хотела крикнуть — не надо, пожалуйста, не трогайте меня… Вместо этого изо рта выполз сдавленный хрип, а грудь снова пронзила острая боль.

Она была совершенно бессильна. Животный ужас бился, стискивая ледяными пальцами сердце, лишая воли.

— Не… надо, — просипела она в последней попытке отодвинуться.

А потом поняла, что все без толку. Бесполезно взывать к совести ублюдка, с кривой ухмылкой раздвигающего ей ноги.

«Ну, крошка, повеселимся напоследок!»

— Будь… ты… проклят, — выдохнула Эви в ненавистное, расплывающееся белым пятном лицо, за что тут же получила смачную оплеуху. Потолок дернулся в сторону и стремительно поплыл в темноту.

Последним, что Эви почувствовала, была горячая солоноватая волна, плеснувшаяся ей в лицо и накрывшая тошнотворной багровой завесой.

* * *

…Солнце светит в глаза. Откуда здесь солнце? Она… умерла?

* * *

— Нам следует поторопиться, если ты хочешь довезти ее живой к Лиссе.

— Довезу. Но у меня осталось небольшое дельце в городе. Если через пару часов не вернусь, отправляйтесь сами.

Голос Лорана?

Какой сладкий бред.

* * *

Пребывая в забытье, Эви не могла знать последних новостей из Хеттра. Император Зу-Ханн был найден практически выпотрошенным в собственном кабинете. Бесследно исчезла голова преступника и предателя Мер-даланна, выставленная на главной городской площади. Солдаты, оставленные эту голову охранять, ничего внятного сказать не могли. Впрочем, кого будет волновать голова мертвеца, когда убит повелитель Великой Степи?!!

* * *

…Сумерки. Мягкое, почти ласкающее дуновение ветра на щеках. Высоко над головой плывет луна, окруженная искрящимся ореолом. С губ срывается невольный стон — Великие Двенадцать, как все болит! И боль, поселившаяся в груди, грызет изнутри, перемалывая зубами внутренности.

— Эви, ты меня слышишь?

Снова его голос. Эви удивленно моргает, в поле зрения единственного открывшегося глаза появляется тот, о ком она мечтала, но к кому теперь не могла прикоснуться.