Домино - Росс Кинг

Гротескного Пульчинеллу представили как директора Королевского театра на Хеймаркет — импресарио, который учредил в Лондоне маскарады и итальянские оперы: это был швейцарский граф Иоганн Якоб Хайдеггер. (Чуть раньше, в карете, лорд У*** отозвался о нем не слишком почтительно: по его утверждению, граф Хайдеггер ввел маски в моду с тем, чтобы прятать свое лицо — иначе дамам при его появлении грозил обморок.)

Однако отталкивающая внешность графа, очевидно, вступала в противоречие с его мягкой натурой: он благодушно улыбнулся и, в отличие от мистера Поупа, с готовностью отвесил поклон.

В заключение — после музыканта с виолой да гамба, престарелого герцога, органиста из церкви в Сити и поэта, менее, нежели мистер Поуп, примечательного как внешностью, так и, по-видимому, своим творчеством, — перед Тристано возникла еще одна странная фигура. Одежда этого человека выглядела бедновато: обремкавшийся галстук и нескладный камзол были заляпаны табачной жижей; башмаки нуждались в чистке; два-три шва на коротких штанах определенно нуждались в услугах портного, которыми, тем не менее, пренебрегли. Косо нахлобученный парик бросал тень на и без того смуглую физиономию, выражавшую брюзгливое неудовольствие. У графа Хайдеггера, к примеру, хотя бы камзол и белье блистали чистотой и были скроены по дорогому фасону; завитки на парике мистера Поупа лежали изящнее, чем на голове любой дамы, а его миниатюрный сюртук — размером едва ли больше одеяния восковой куклы портного — был во всех отношениях безупречен. Под рукой этого неряхи, опиравшегося локтем на небольшой домашний орган, высилась кружка с элем; пожелтевшими зубами он стискивал строптивую трубку, которая, отказываясь дымиться дольше десяти секунд, непрерывно сопела и хрипела, что побуждало курильщика бормотать себе под нос проклятия на неведомом иностранном языке.

— Позвольте мне представить вам великого композитора, мистера Георга Генделя, — обратился лорд У*** к Тристано, который учтиво поклонился, хотя мистер Гендель, презрев ответную любезность, второпях едва заметно кивнул, словно ему не терпелось поскорее начать вечер.

С музыкальной частью вечера, впрочем, отнюдь не торопились: по просьбе лорда Берлингтона мистер Бриттон откупорил две бутылки вина, недавно привезенного его светлостью из Италии. После того как вино разлили по бокалам и качество его было одобрено выразительными восклицаниями, граф посетовал, что в Дувре ему пришлось расстаться с целым ящиком этого превосходного напитка, поскольку за право ввоза двух других ящиков таможенники потребовали непомерную дань.

— Не повезло мне из-за чумы, — объяснил лорд. — В благополучные времена этим кровососам хватило бы и одной бутылки.

Услышав этот рассказ, мистер Беркли сделался красным, как вино в его чаше, а на его незлобивое лицо набежала угрюмая тень.

— Чем не замечательно такое положение дел, — поинтересовался философ, — при котором мор, насланный на нас в наказание за наше беспутство, пролагает путь для только возросшей алчности?

— Э! — фыркнул лорд У***, раскуривая трубку и наполняя вином графа второй бокал. — А разве не удивительно, что Всевышний, задумав покарать жителей Лондона, умерщвляет французов?

Мистер Беркли пропустил этот намек мимо ушей и, поддержанный мистером Поупом, принялся обвинять в нашествии чумы биржевых спекулянтов, обличая их жадность и невоздержность. В самом деле, разве не торговое судно — корабль капитана Шато с роковым грузом шерсти из Сирии — впервые принесло заразу в Марсель? Всем ясно, заявили они, что это не простая случайность.

— Да, — настаивал философ, — это, несомненно, суд небес, Божий промысел, неминуемая расплата за грехи нашей нации, за легкомыслие и распущенность, одержавшие над нами верх. Расплата за нашу одержимость богатством и игрой на бирже, за страсть к приобретательству и за расточительность.

— Вздор! — проворчал в ответ лорд У***, поднося к губам третий бокал и отодвигая опустевшую бутылку. — Эдак от вас недолго услышать, что Великий пожар, начавшийся на Пудинг-лейн полвека назад и потушенный на Пай-Корнер, был вызван грехом чревоугодия!

Мистер Беркли многозначительно промолчал.

— Нет и нет! — продолжал лорд У***, ставя бокал на стол. — Мы поступали куда омерзительней, погрязали в пороках почище нынешнего — и все-таки избежали гнева Господня или устояли перед ним, если уж Господу заблагорассудилось на нас гневаться!

— Наш черед, может статься, не за горами, — мрачно заметил философ. — Упадок нравов, попомните, неизбежно влечет за собой суровые испытания — будь то война, голод или моровая язва.

— Пусть тогда разразится война, коли на то пошло, — беспечно откликнулся лорд У***. — От нее куда больше проку, чем от прочих бедствий. Право же, война сулит хорошую прибыль.

Подобное заявление было встречено мистером Беркли довольно прохладно; прочим гостям оставалось только изумленно покачать головами в париках.

— Кое-кому, разумеется, война и приносит доход, — писклявым фальцетом произнес мистер Поуп, — тем, кто не платит за нее ни гроша и потому не испытывает на себе ее бремени; а что же сказать о дворянах-землевладельцах, которые взвалили на свои плечи тяжкий груз налогов, взимавшихся на наши недавние войны с французским королем? Их убытки перекочевали в карманы биржевых маклеров и своекорыстных торгашей в Сити.

— Где же, хотел бы я знать, провести разграничительную линию? — мощно прогремел лорд У***, так что голосок поэта показался в сравнении с ним мяуканьем недужного котенка. — Что те, что другие! Если барыш крупный, какая разница, кто преуспел?

Главное, по-моему, в том, что вся нация в выигрыше.

— Если это богатство обеспечит честную коммерцию, — мягко проговорил мистер Беркли, — тогда я не дерзну возражать: история — взять, к примеру, хотя бы Рим или Венецию — показывает нам, что торговля всенепременно порождает добродетель, цивилизованность и патриотизм.

— Кроме того, — вставил лорд Берлингтон, — торговля всюду и во все времена являлась необходимым условием для процветания искусств. Могут ли они развиваться, господа, без содействия негоциантов? Лондонские горожане желают слушать оперу. Отлично! Однако за удовольствие надо платить. Мы обязаны выплачивать жалованье и мистеру Генделю, — он показал жестом на композитора, который, не обращая на говорившего ни малейшего внимания, настраивал клавесин, — и великому Тристано Всякое искусство предполагает траты.

— Которые, к счастью, мы можем возложить на наших чернокожих рабов, — невесело хмыкнул лорд У***

— Следовательно, — заключил лорд Берлингтон (он, похоже, не слышал этой реплики или предпочел ее проигнорировать), — нельзя выступать против богатства, ибо оно — жизненно необходимое условие для существования у нас всех видов искусства.

— И все же, — веским тоном подхватил философ, — и все же, ваша светлость, я опасаюсь, что наши сокровища не всегда расходуются благоразумно: необходимо понять, что как только деньги становятся орудием роскоши и тайного разврата — это происходит со времени правления короля Карла Второго и по сию пору, приобретая все больший размах, — они расслабляют нас и лишают стойкости духа, вследствие чего благородные цели предаются прискорбному забвению.