Старый пёс - Александр Щеголев

— Аукцион, — подтвердил я. — Первого сентября.

— И кто в нём участвует?

— Основных игрока два — Ойло-Союз и Феднефть. Кто-то из них получит право пользования недрами.

— Остался последний шажок к секрету. Аукцион — штука непредсказуемая, цена может взлететь выше облаков. Как быть уважаемым компаниям, которые желают сэкономить свои миллиарды?

— Сговориться, конечно! Слушай, Ар… Босс, это всё понятно. И закрытость понятна, такие вещи только в тени делаются. Непонятна театральность, что ли, слова какие-то нелепые вокруг всего этого, вроде фотографии в чемодане. Задействовали серых фельдъегерей в твоём лице. Суть сговора — она в чём?

— Суть сговора простая: остаться должен кто-то один. Одна компания добровольно снимается с участия, вторая остаётся. Аукцион проходит без серьёзной конкуренции, вкуснейшее месторождение продаётся процентов на тридцать дешевле, чем могло бы. Победитель экономит бешеные бабки. Раньше такие вопросы, а это вопросы на миллиарды, без эксцессов не решались, особенно в девяностые. Ну, ты должен помнить, сколько трупов стоила каждая нефтяная дырка в земле, каждый участок леса, каждый карьер или шахта…

— Как они решают, кто отваливает, а кто остаётся? — перебил я его. Следовало поторапливаться, в любую секунду нам могли помешать.

— Играют, — ответил он с нескрываемым презрением.

— В каком смысле?

— В прямом. Месторождение поставлено на кон. Выиграл — забрал себе, проиграл — отвалил в сторону. Весь цимес, Ушаков, не в том факте, что они играют на недра, на металлургические комбинаты, на участки под застройку, а ВО ЧТО они играют!

— В шахматы? — отчаянно сострил я, уже зная, что сейчас мой рассудок подвергнется удару.

— Камень, ножницы, бумага.

Да. Мог бы я сказать, мол, всё время чувствовал, что дело нечисто, но не такое же дерьмо, ей-богу… «Камень-ножницы-бумага» решают, кто будет владеть страной? Почему бы и нет, если пешки с ладьями в результате остаются живы, а у офицеров полиции не прибавляется работы… Безумие засасывало. На секунду всё забылось — Марик, Юля, павианы с пушками, мои связанные руки…

— И какова технология игры?

— А вот тут и нужен я. То есть посредник с безупречной репутацией, а также с надлежащим уровнем технических средств, соответствующих важности момента. Понимаешь, Ушаков, сначала, лет двадцать назад, эти закулисные игры и впрямь были им нужны, чтобы выигрывать тендеры и лишать государство законных денег, вспомним старые добрые залоговые аукционы. Сейчас они играют из чистого азарта. Как пел какой-то патлатый, им нечего больше хотеть. Всё есть. Новое месторождение? Ну, будет в обойме. Или не будет, какая разница. Но сыграть на него… Р-раз — и в жизни ненадолго появляется смысл.

— Зачем так сложно обставляться? Инкассация, начальники служб безопасности в качестве курьеров, чемоданы из фантастических романов… Встретились да выкинули знаки руками.

— Не понимаешь, — с удовольствием произнёс Босс. — Они видеть друг друга не могут. Не поверишь, но там ненависти больше, чем у тебя ко мне. А ещё они друг другу доверяют не больше, чем ты мне. Скорее, намного меньше.

— Что за фотографии?

— Я для них целую систему правил разработал. Возьмём для примера последнюю игру, которую твой сынок нам сломал. Первым ходил Салов из Феднефти. Мы сфотографировали его руку, сжатую в кулак, то есть «камень». Полароидом и только полароидом, не должно существовать лишних экземпляров. Два одинаковых снимка. Оба на обратной стороне подписаны лично Саловым и заверены его личной печатью, как гендиректора АО. Типа пробы «А» и «Б». Эти снимки мы отвезли в офис Ойло-Союза, господину Финкелю. Тот выкинул «ножницы», которые мы тоже сфотографировали, и сразу достали из контейнеров привезённые фото «кулака». «Кулак», естественно, бьёт «ножницы», таким образом, счёт стал один-ноль в пользу Салова. Следующий ход за Финкелем. Он сфотографировал свою руку с выкинутым знаком, расписался на обороте, поставил печати на обоих снимках, мы повезли их Салову со Сквозняковым, тут твой Марик и поломал игру. Играют до двух побед, максимально — три раунда. Теперь Салов беснуется, потому что он вёл в счёте и надеялся побить Финкеля. Финкель психует, что его ход станет известен руководству Феднефти.

— Ну, станет известен, и что? — спросил я. — Всё равно, как я понимаю, переигрывать придётся.

— Не скажи! Там у каждого целая группа психологов работает. Если саловские психологи узнают, как походил Финкель, пусть даже вхолостую, это поможет им с большой вероятностью предсказать его повторную попытку. Они все собирают друг на друга психологические досье, которые весьма и весьма проработаны. Поэтому Салов рвётся узнать, что ж там на лицевой стороне пропавшего полароида, а Финкель требует вернуть ему фото в девственном виде.

— И между ними — ты, — сказал я.

— Совершенно верно. А между мной и украденной фотографией — ты и твой отмороженный отпрыск.

— Это ты называешь кого-то отмороженным?

Я бы заржал, если б не было так тошно. Тайна раскрылась. Почти все тайны были раскрыты, и осталось мне теперь лишь узнать, чем в итоге история закончится. Кто жив останется, а кому — пыль грызть да на морковку снизу смотреть…

В кабинет постучали. Заглянул Баян:

— Босс, к тебе пришли. Какой-то Брежнев.

Вот и началась движуха. Схлынуло болезненное оцепенение, я словно из морока вырвался. Ну, теперь глядите, граждане бандиты!

— Шагай, Ушаков, поучаствуешь, — сказал Бассурманов, предлагая мне жестом идти вперёд.

Миша стоял в вольной позе у входа и широко улыбался.

— Босс, он не хочет сдать свой шпалер, — обиженно доложил охранник.

— Табельное не имею права отдавать в посторонние руки, — пояснил Миша. — А вы не режимное учреждение, чтобы требовать от офицеров разоружаться.

— Пропустите его, человек при исполнении, — распорядился Босс.

— Отвлеку тебя на секунду, — негромко сказал я ему.

— Чего тебе?

— Майор Брежнев, как и один суровый генерал из ФСО, начальник Брежнева, до сих пор не знают, кто такой Рефери, — совсем уж прошептал я. — Но страшно хотят узнать. Тайна сия велика есть. Я сейчас крикну, что ты — Артур Бассурманов, и нет тайны. Другой вариант: ты немедленно звонишь Вике и приказываешь ей снять с Юли все иглы. И тогда я молчу.

Он глянул бешеным глазом. Застрелить меня на глазах Михаила он не мог, а крикнуть — секундное дело. Застрелить Михаила он не мог в принципе, по крайней мере не здесь. Он достал телефон:

— Викуля? Дай нашей гостье передышку. Да. Вытащи все до единой. Я сказал — все!

— Дай поговорю. — Он поднёс к моему уху аппарат. — Вика?

— Слушаю, — ответил знакомый голос.

— Это Ушаков. Ты не просто выполнишь приказ Артура Артуровича, но и обработаешь пациентке каждую ранку. Сейчас он подтвердит.