Обречён любить тебя - Яна Мелевич

огрызнулся Канарейкин и бросил взгляд на невозмутимого Тасманова.

А тот лишь раскрыл черный зонт, дабы шагнуть вперед и спрятать их от вездесущего дождя. Пока капли медленно стекали по влагоотталкивающей ткани, Марк продолжал стоять, молчать, будто ничего не происходит.

— Ты и так говно, — лаконично заметил Тасманов и критично осмотрел своего недобитого противника. — Прям такое, жиденькое. Долго собрался сидеть? Зад застудишь, потом вся семья будет скулить. Вставай давай. Баба бросила, теперь вешаться пойдешь?

— Все равно делать больше нечего, — тихо ответил Антон и ойкнул, когда Марк пнул его несильно. — Чего творишь?!

— Дарю волшебный пендель. Заметь, совершенно бесплатно, — хмыкнул Тасманов и протянул руку. — Вставай, Канареечка. Хватит отсиживаться в гнезде, пуская сопли на кулак. Сколько еще будешь прятаться от семьи?

Антон с сомнением покосился на ладонь Марка, но все-таки принял ее и поспешно встал. Отряхнувшись, он неуверенно покосился на зонт в руках Тасманова. Становилось все холоднее, промокшая одежда нисколько не добавляла комфорта, а подлый гад взял и сложил зонт.

— Козел, — вздохнул Канарейкин и покачал головой. — Не могу сейчас вернуться к себе. Пока не готов.

— Ну так делай что-то, — иронично заметил Марк. — Мне осточертело тебя кормить. Ты вообще-то прожорливый. И руки из задницы, чуть полквартиры мне не спалил.

Канарейкин слабо улыбнулся, затем покачал головой. В синем взоре он не уловил ни сочувствия, ни привычной жалости. Никто здесь с ним не бегал, тонкую душевную организацию спасать тоже не рвался. Пока родные пытались вернуть Антона в лоно семьи, Тасманов только сетовал на его присутствие на своей жилплощади.

Странно. Из всех возможностей Канарейкин пошел к тому, кто никогда не был ему даже приятелем.

— Все равно Настя живет с родителями вместе с собаками, — пожал плечами Антон. — А тебе скучно, я знаю. Ты один сходишь с ума и лезешь на стенку.

— Да ничего подобного, — пробурчал Тасманов, отведя взгляд в сторону. — Просто у моей жены дурь не выветрилась. Устроила глупую забастовку.

Тема ссоры с женой для Марка по-прежнему оставалась болезненной, потому Канарейкин решил не лезть в нее лишний раз. Сами разберутся. В конце концов Настя сдастся под напором — это лишь дело времени и терпения. А Тасманов лучше других умел выжидать.

— Все равно спасибо, — сказал Антон и неловко провел ладонью по влажным волосам. Из груди вырвался короткий, горький смешок. — Похоже, из всей семьи только с тобой у меня получается строить более-менее доверительные отношения. Хоть мы и ненавидим друг друга.

Марк неожиданно посмотрел куда-то в сторону, пока не очнулся и не ткнул Канарейкину в грудь кончиком зонта. Их взгляды пересеклись, Антон застыл, как кролик перед удавом. По спине пробежали мурашки от выражения лица зятя. Возникало ощущение, будто перед ним серийный маньяк-убийца.

— Я социопат, Тони. Прямо как мой чокнутый дед Марсель, — вдруг заговорил Марк, и Татошка распахнул глаза шире. — В пять лет мне нравилось пилить на части дождевых червей, а в двенадцать избивать противников до бессознательного состояния на соревнованиях. Я ненавижу людей, терпеть не могу детей. Меня тошнит от того, как мамашки сюсюкают со своими червяками в песочницах. Иногда я был готов на настоящее убийство просто за то, что кто-то мешает мне спать в самолете.

Он прервался, дабы дать Канарейкину переварить услышанное. После чего со скучающим видом ударил концом зонта о землю, взбаламутив воду в луже под ногами, и кровожадно улыбнулся.

— У меня и сейчас есть желание пристрелить ублюдка Донского за то, что по его вине мой отец сидит в тюрьме. Даже ствол дома имеется, а я отлично стреляю.

— Так чего не сделаешь это? — прищурился Антон, не очень понимая, к чему ведет Тасманов. — Выстрел в грудь и все. Никакого угрызения совести.

— Семья, тупица, — резко перебил Канарейкина Марк. — Мой отец годами вбивал мне в голову главное правило: семья важнее всего. Та, которую ты построишь. У меня ничего нет, кроме вас. Думаешь, деньги дороже родителей? Или моей жены? Ничего подобного. Счет в банке я всегда пополню, а вас вернуть не смогу.

Антон проглотил ком и задержал дыхание.

— Мои решения влияют на прежде всего на вас. Когда папа решил сесть в тюрьму за дядю Пашу, мне хотелось воспротивиться. Помешать ему. Но я этого не сделал. Наоборот, сам подкинул дровишек и помог разжечь пламя. Потому что это помогло на время оградить остальных от проблем.

Зонт со всей силы ударил Антона по плечу, и он резко очнулся. Возмущенно засопел, потер ушибленную руку и недовольно посмотрел на Тасманова.

— Так вот, мой убогий шурин, — протянул Марк и поправил перчатки. — Заканчивай стелиться ковриком после парочки поражений. Особенно перед бабой. Мы не в фильме про двух долбоклюев, которые никак не поймут значения слова «любовь».

— Она меня бросила, — рассеянно отозвался Антон и вновь ойкнул, когда очередной удар чуть не выбил из него дух. — Тасманов!

— Ты мужик или что? — фыркнул Марк, продолжая избивать Канарейкина. — Подбери сопли, смотреть противно. Подумаешь, послала. Ничего, твое эго маленького мальчика как-нибудь переживет. Заодно повзрослеешь наконец-то.

Ноздри Канарейкина затрепетали, чем вызвали восторг у Тасманова. Он еще несколько раз ударил шурина от души, из-за чего они едва не подрались. Перехватив злосчастный зонт, Антон вырвал его из рук Марка и отбросил подальше.

— Хорош! Задолбал уже! — рявкнул он.

— Ой, смотрите, у кого характер проклюнулся за двадцать с лишним лет, — засюсюкал Марк.

Он схватил взбешенного Антона за щеки, начал оттягивать кожу и трясти его. А потом вдруг отпустил, крепко сжал плечи и выдохнул, глядя в глаза:

— Ты меня всегда бесил, потому что мы похожи, Тони. Где-то под хилым панцирем вечного нытика и желанием сидеть у отца под крылом точно прячется человек, способный разорвать противника в клочья. Иначе тюрьма бы давно сделала из тебя девчонку. Так помоги мне. Давай перевернем лист неудач и попробуем заново. Вместе. Как семья.

С шумом втянув носом воздух, Антон бросил взгляд туда, где скрылась машина Миланы. Слова Марка вызвали одновременно бурю протеста и какой-то необъяснимой надежды. Возможно, впервые за несколько недель он сумел принять для себя действительно важное решение.

— Мне сложно, Марк, — тихо, но четко ответил Канарейкин. — Просто тяжело принять правду об отце и вообще. Я его всю жизнь